Водительская дверца МИ распахнулась. Он встретил Лени Кларк на полпути.
Ее глаза без линз были полны слез.
— Господи, Кен! Ты видел?
Он кивнул.
— Я знала этих людей. Я пыталась им помочь. Понимала, что нет смысла, а все же...
Он только раз видел ее такой. Подумал, не сможет ли ее утешить, если обнимет. Абсурдно, но другим, кажется, иногда помогало. Но Лени и Кен всегда были слишком близки для подобных жестов.
— Ты же знаешь, это необходимо, — напомнил он.
Она помотала головой:
— Нет, Кен, и никогда не было.
Он долго всматривался в нее.
— Почему ты так говоришь?
Лени оглянулась на лазарет. Лабин мгновенно насторожился.
— Кто там с тобой? — спросил он, понизив голос.
— Рикеттс.
— Рик... — он вспомнил: — Нет!
Она кивнула.
— Он что, вернулся? Ты не вызвала карантин? — Он в ужасе покачал головой. — Лен, ты понимаешь, что...
— Понимаю, — без малейшего раскаяния сказала она.
— Вот как! Значит, ты понимаешь, что Фрипорт, по всей вероятности, сожжен по твоей...
— Нет, — сказала она.
— Он — носитель.
Лабин хотел обойти ее, но Лени заступила ему дорогу:
— Не тронь его, Кен.
— Странно, что приходится. Он должен был умереть несколько дне...
«Какой же я идиот», — сообразил он и спросил:
— Что тебе известно?
— У него была начальная стадия Сеппуку. Потливость, лихорадка, покраснение кожи. Повышенный обмен веществ.
— Дальше?
— Несколько дней назад у него была поздняя стадия Сеппуку.
— То есть?
— Он так ослабел, что шевельнуться не мог. Кормить приходилось через капельницу. Он даже говорить не мог, использовал саккадный интерфейс.
— Он поправляется, — скептически заметил Лабин.
— Содержание Сеппуку ниже десяти и с каждым часом падает. Потому-то я и перевела его обратно на Мири. На «Ваките» нет...
— Ты держала его на подлодке, — мертвым, монотонным голосом проговорил Лабин.
— Отшлепаешь меня потом, ладно? Пока заткнись и слушай. Я загрузила его в Мири и прогнала через все анализы, до каких она додумалась, и все они подтверждают. Три дня назад он был на пороге смерти, а сегодня как огурчик.
— Нашла лекарство? — Он не верил своим ушам.
— Лекарства не нужно! Оно само проходит! Просто... надо выждать.
— Хочу посмотреть данные.
— Ты можешь больше: можешь помочь в их сборе. Когда появились подъемники, мы собирались проводить последнюю серию.
Лабин покачал головой:
— Но Така думала...
Но Уэллетт, по ее собственному признанию, и прежде случалось ошибаться. Она была далеко не лучшей в своей области и темную сторону Сеппуку открыла только тогда, когда Дежарден сказал ей, куда смотреть...
— Я пыталась выяснить, зачем кому-то создавать организм, который достигает таких гигантских концентраций в теле носителя, а потом просто... вымирает, — продолжала Кларк, — и придумала всего одну причину. — Она искоса глянула на него. — Сколько носителей ты изловил?
— Восемнадцать.
Трудился день и ночь, выслеживал розовые облачка и тепловые следы, брал направление по анонимным голосам в рации, постоянно клеил дермы, вычищавшие яды из крови, спал по полчаса в сутки...
— Из них кто-то умер? — спросила Кларк.
— Мне сказали, что они умерли в карантине. — Он фыркнул, распекая себя за глупость. «Что нужно, чтобы одурачить мастера? Пять лет вне игры и голос на радиоволне».
— Така была права, просто не додумала до конца, — сказала Лени. — Сеппуку убивает, если его не остановить. Она просто не знала, что он каким-то образом останавливает сам себя. К тому же у нее... проблемы с самооценкой...
«Какая неожиданность», — сухо подумал Лабин.
— Уэллетт привыкла к тому, что она — неудачница, и при малейшем поводе решила, что опять облажалась. — Кларк смотрела на Лабина с надеждой и ужасом. — Но она с самого начала была права, Кен. Мы возвращаемся к пройденному: кто-то, как видно, придумал способ разделаться с Бетагемотом, а кто-то другой пытается ему помешать.
— Дежарден, — сказал Лабин.
Кларк замялась:
— Возможно.
— Никаких «возможно». Ахилл Дежарден стоит так высоко, что просто не мог не знать о попытке вылечить континент. Эрго, он не мог не знать об истиной природе Сеппуку Он попросту лгал.
И Кларк кое в чем ошиблась. Это не возвращение к пройденному. Раньше Лабин не тратил две недели, сражаясь на стороне врага.
Враг... ему не нравилось это слово. Оно не числилось в его словаре, вызывало в памяти скудоумные дихотомии, вроде противостояния «добра» и «зла». Любой трезвомыслящий индивидуум должен понимать, что ничего такого не существует: есть вещи, которые работают и которые не работают. Более эффективные и менее эффективные. Предательство со стороны друга, может, и плохая адаптивная стратегия, но не зло. Поддержка потенциального I союзника может служить общим интересам, но это не делает ее добром. Даже ненависть к избивавшей тебя в детстве матери совершенно бессмысленна: проводку в мозгу не выбирают. Любой человек с подобными схемами искрил бы не меньше.
Лабин мог сражаться насмерть без ненависти. Он мог мгновенно перейти на другую сторону, если того требовали обстоятельства. Проблема заключалась не в том, что создатели Сеппуку были правы, а Ахилл Дежарден — нет. Просто Кена ввели в заблуждение, когда он выбирал, где быть конкретно ему.
Лабина всю жизнь использовали. Но прощать того, кто воспользовался им без его ведома, он не собирался.
Что-то затикало у него внутри, какой-то маятник закачался между «прагматизмом» и «одержимостью». Вторая установка давала особую целеустремленность, хотя в прошлом зачастую приводила к невыгодным адаптивным решениям. Лабин пользовался «одержимостью» экономно.
И воспользовался ею сейчас.
Дежарден. С самого начала за всем стоял он. За пожарами, за контратаками и намеренными заблуждениями. Дежарден. Ахилл Дежарден.
Дежарден им играл.
«Если это не повод, — подумал Лабин, — то что еще?»
Мотоплан был подарком от правонарушителя. Для продолжения разговора стоило отойти от него подальше.
Лабин взял Кларк под руку и отвел к лазарету. Она не сопротивлялась. Может, заметила, как он переключил тумблер. Села на место водителя, он — на пассажирское.
Рикеттс притулился на заднем сиденье. Он был румянее обычного, на лбу испарина, но сидел прямо и с откровенным удовольствием жевал белковый брикет.
— О, опять встретились, — приветствовал он Лабина. — Помнишь меня?
Кен повернулся к Кларк:
— Он — все еще правонарушитель. Система уже не та, что прежде, но ресурсов в его распоряжении полно, а над ним — никого, кто мог бы его обуздать.
