– Но погребение продолжается господа, да-с, продолжается, – вдумчиво, твердо и не торопясь, добавил он. – Продолжается. – Поворот был просто шокирующим. – Поверьте… только суд, немедленный и решительный суд над теми, кто вел человека десятки, сотни, тысячи лет на бойню-с, а не возвеличивание их, не память!.. Только это может остановить поток смертей…
– Судить монументы?! – издатель развел руками. – Опять за своё! Ведь камни, всего лишь!
– Я только к тому показал, чтоб примерами меня не винили! – вставил «дублет», оправдываясь.
– Жидковато, – не сдавался Новиков, пропустив фразу мимо ушей. – Судите тогда корпуса кораблей, которые, не стерпев бури, утопили тысячи людей. Горы, за извержения прошлого. Брюллова, за напоминание. – Он повернулся к «виновнику», – его за роман. Ну, а меня за депутатство, так и быть. Одинаково бессмысленно… Каждый утащил кого-нибудь в воронку… – И тут же вздрогнул от звука, похожего на треск лопнувшей переборки, который перешел в шипение.
Пар, вырываясь из щелей стен и потолка, вместе с гулкими ударами волн, снова раздвигал своды и пол. Они разъезжались, расслаивались, уступая клубам бирюзового тумана. В этих клубах иного смысла знакомых, обыденных событий, словно привидение, уже рисовалась корма с палубной настройкой в пятиэтажный дом. Она медленно разворачивалась, надвигалась и буквально наползала на компанию наших героев, проходя «насквозь». Послышался скрежет петель, жалобный писк тросов, и за переборкой обозначилось машинное отделение. Раздалось уханье команд с мостика. Новиков даже успел протянуть руку к главному дизелю – корпус подрагивал. Кипящее внутри масло уже не обжигало пальцев мужчины, не приносило боль, как обычным людям и всегда, а возбуждало совсем иные чувства, обманывая.
– Да-а-а! – вырвалось у него. – Внука бы сюда!
Неожиданно «наползание» прекратилось, судно, едва начав «демонстрацию» внутренностей, соскользнуло вниз, словно по стапелям… медленно отдаляясь. Посудину можно было принять за танкер, если бы не четыре гигантских крана, взметнувших свои башни над палубой. Их клювы наклонились над правым бортом, из-за чего корабль перекосился, и левая ватерлиния обнажила ржавое днище.
– Что-то наверное утопили… поднимают, – заметил Новиков.
– Да, крупный, видать, утопленник, – буркнула «шевелюра». – Не угомонитесь? – Глаза поймали взгляд «виновника».
– А в этом море другие не тонут, – сарказм того завершился прищуром в сторону гостя, будто Пьер также боролся с желанием подмигнуть ему. – «Другие» – болтаются на поверхности как…
– Это почему? – издатель обернулся. – Что за привилегия «тонуть»?
– Не принимает оно ваших «кормильцев», Олег Евгеньевич. Никак не тонут в читательском море. Рано или поздно – выбрасывает на берег.
– Читательском?
Удивление разделить мог только один из компании – Безухов. А удвоила его искренность.
– Бред! – Новиков махнул рукой. – Ну… пусть не понимаю я… их… – он кивнул за спину, – авторов, но…
– Отнюдь! – «галстук» встрепенулся. – Как раз напротив. Прекрасно изучили. Ведь они в клювах, как и краны, несут деньги! – «Виновник» перевел взгляд на посудину. – И цель – определить, какой жанр больше? Не так ли? Ну, такая банальная, простенькая цель. – А не понимаете вы – читателей. Даже удивляетесь: те-то за что платят? Не заморачиваясь на их реальных нуждах. Людей, между прочим. Да и какие нужды могут быть у них? Пожалуй, такой вопрос спасительно посещает вас, Олег Евгеньевич? Ведь существует только одна нужда – особой кают-компании. Вот это постулат, аксиома и прием. Безальтернативный! Беда.
– Зацепили! – вдруг заорал первый, в бахроме. – Тянут!.. – и тут же наклонился к соседу: – Кого? А?., если не секрет?
– Не секрет, – «галстук» всмотрелся. – «История государства Российского» всплыла! А ведь как заякорили! Снова ваши, Олег Евгеньевич! Карамзина затмить взялись! Всё идет по плану! Не так ли?
– Черт… – Новиков нервно барабанил пальцами по столу, сидел бы тихонько под Парижем… Нет же подался в стан… Но не мой! Не мой!
– Так ведь за всех в ответе, договорились же, Олег Евгеньевич! Так что кормите, подпитываете безнравственность оппозиции. На ваши деньги автор уничижительно, будто сожалея, пишет, что состоялось-таки оно, государство-то! Ведь на страницах не история страны, а история его отношения к выдуманной им России. Выдуманной для оправдания собственных промахов, нелюбви и презрения к ней. Этакие комиксы-лубки. Но затмить Карамзина не вышло. Да и ценят комиксы в других странах и других парламентах, а не в том, где сидите вы, и чуть что восклицаете: В центре нашего внимания – человек!
– ???
– Это программа вашей партии – могу переслать.
– Вы, что… на свободу слова…?! Опять?!
– Не лукавьте! Нет ее, абсолютной-то. Есть допустимая свобода, и только!., допустимая, в том числе и печати. Допустимая нравственной планкой общества, которую и формирует автор с издателем! А иначе педофилию надо разрешить! Что там по плану у вас дальше? Законопроект?
– Господа, господа, мы отклонились, – тряхнула головой «шевелюра».
– Интересно, кем представит автор Багратиона?! – не унимался «виновник».
– Да, как же-с! Сударь! Изумляюсь вам! Как же-с героя-то!? Разве не кощунственно звучит в устах-то ваших?
– Оккупанты мы, Петр Кириллыч, оккупанты по-нынешнему в Грузии, – тот усмехнулся. – Потому и сложность, незадача. Ведь так!.. – голос зазвучал торжественно, – так!., оккупантам не служат! Так, за оккупантов не сражаются! Так, не прославляют их своим именем в веках! Имя!., меняет всё! Неразрешимая задача, у автора «Истории» Петр Кириллыч! Пришлось вызывать мусорщика!
Ох! Ох-охо-хо! – Дублет затрясся на плечах хозяина. – Вот гостю-то голову заморочили! Имя! А как же с проспектом Буша в Тбилиси? Опять ведет в тупик?! Ох-ох-охо-хо! – И пригнулся к столу. Тот закачался.
– Да, что ж это такое господа?! Кто заякорился?! – не выдержал Безухов. – Кто вызывал-с?!
– Человечество, Петр Кириллыч, человечество. Сами же говорили – великий род пишет жалобу на полководцев. А это, – «виновник» кивнул в глубину зала, – всего лишь «вещдоки». Не более.
– Ах, вот в чем дело, сударь… Тогда… тогда есть и еще свидетельства! – протянул гость. – Да-с! Есть! Я говорил… меня прервали… Всё так странно… Карамзин… Но эти портреты и труды… даже идеи… живы. Всенепременно живы. Как и… вы изволили выразиться?., «вещь-доки»? Ведь в портрете главное – глаза, – Пьер указал на свои. – Изнуряющие, испепеляющие и только порой… врачующие.
– Скажите, любезный, раз уж всё знаете, а где глаза романа? – «дублет» заложил руки за голову, выпрямил спину и с любопытством глянул на гостя. – Что есть они посреди сотен страниц? Было бы неплохо узнать… да разделить с ними вину, кое-кому, чего уж там! Мне начинает пассаж нравиться!
