Тот поднялся и темные глаза его с нежностью взглянули на открытое и веселое лицо Нарайяны.
– Ты прав, брат, я не имею причин скрывать свое прошлое. Преступность моя достаточно доказана моим изгнанием и тяжким наказанием, а кому, как не вам, могу я охотно поверить историю моего падения и искупления.
Слава Неизреченному, мудрость и милосердие Коего преступника обратили в человека полезного, дав возможность развить и использовать все сокровища, вложенные Отцом Небесным в душу его создания. Правда, борьба и страдания – ужасны, но они одни в состоянии добыть богатства духовные, таящиеся в глубине человеческого существа, развить его слабый и невежественный разум, окрылить его сознательной волей и вооружить властью над стихиями. Добавлю к тому же, что именно в горниле испытаний, при постоянной смене борьбы и победы, образуется новое существо, начинающее понимать своего Творца, поклоняться Его неизмеримой мудрости и стремиться всеми силами души стать разумным исполнителем Его воли. Но прежде чем изложить вам, друзья, превратности моей жизни, замечу, что величайшим бедствием человечества, самым тяжким для людей испытанием, которое будит в них наиболее дурные инстинкты, толкает в пропасть и надолго задерживает их на пути к совершенствованию, это – несправедливость.
Ты прав. Но, увы, первая рождающаяся в человеке идея о справедливости имеет в виду не ту справедливость, которая обязывала бы его самого, а ту, которую он считает себя вправе требовать от других относительно себя, – с легким вздохом возразил Эбрамар.
– Это является следствием его слабости и несовершенства. Но каждое созданное Богом существо носит в душе ясное понимание божественного, непреклонного закона справедливости, и если нарушается этот закон, то жертва несправедливости возмущается, а в сердце ее закипает желчь вражды, жестокости, желание отмщения или возмездия. Из темной пучины существа всплывают все дурные страсти и превращают человека в демона. Я допускаю, что существа, уже развившиеся умственно в высших сферах, сознают, что закон Кармы обрушивается на них же в таком случае, и потому терпят молча, но на низших ступенях восхождения дело обстоит иначе. Простой первобытный человек питает непоколебимую веру в свои человеческие права, о чем говорит ему неподкупный голос инстинкта, и нравственная порча начинается с убеждения, что закон справедливости нимало не ограждает слабого от притеснений его сильным. В несправедливости таится корень всех переворотов и смут, с нее начинается упадок народов, неизбежно вызываемый законами, тождественными с теми, которые управляют Вселенною вообще.
Попробуйте нарушить химические или космические законы, и тотчас наступает разложение, потому что является беспорядок; а восстановить правильное соотношение составных частей, т.е. порядок, можно лишь упорной борьбой. Элементы действуют в полном согласии, и равновесие сохраняется лишь при том условии, когда каждый атом исполняет свое назначение и содержится в определенных дозах. Несправедливость же – начало враждебное; она нарушает гармонию, губит целые нации и населяет мир существами демоническими.
Извините, братья, за это неожиданное отступление, но я увлекся тяжелыми воспоминаниями. Дело в том, что несправедливость послужила основанием моих преступлений и страданий, – закончил Удеа, едва сдерживая волнение.
Родился я сыном могущественного царя по имени Пуластиа, был наследником трона, богато одарен природой, но вспыльчив, горд до крайности, строптив и чрезмерно честолюбив. Я обожал свою мать, женщину кроткую и прекрасную; ей я обязан всеми зародышами добра, заложенными в моей душе. Моя мать не была счастлива в супружестве. Раздражительный, развратный и грубый до жестокости, царь не ценил дарованное ему сокровище, ибо мать была безупречной нравственности, обаятельно хороша собою и обладала развитым умом. Я был ее единственным ребенком и нечего говорить, что она любила меня всеми силами души.
С отцом, наоборот, я был в плохих отношениях. Он не любил меня и давал это чувствовать; за малейшую детскую шалость он меня жестоко наказывал, и зачастую я бывал просто козлом отпущения в минуты его скверного настроения. Такая несправедливость, а позже и многое другое, о чем скажу дальше, посеяли в моем сердце злое, почти враждебное чувство.
У отца был еще побочный сын, моложе меня, от служанки из свиты моей матери, и его он слепо любил. Какими чарами Суами – так его звали – покорил сердце отца, я не мог понять, потому что был он безобразен, угрюм, скрытен и зол. Меня он ненавидел, завидуя положению наследника престола, и ухитрялся вытворять разные гадости, искусно навлекая на меня подозрения отца, что влекло за собой тяжкие наказания. Помимо этого, если Суами завидовал мне как царевичу-наследнику, то отец завидовал моей популярности среди народа, благодаря доброте моей к наиболее бедным из моих будущих подданных, оказываемой им помощи и старанию загладить зло, причиняемое многочисленными несправедливостями и беззакониями царя, для которого не существовало иного закона, как его воля или прихоть. Сам я всеми силами старался быть справедливым, потому что мать внушала мне с раннего детства, что справедливость - первая добродетель государя.
Тяжелое положение при дворе, созданное глухой враждой отца и затаенной злобой Суами, все более обостряло мою вспыльчивость, и чтобы быть дальше от всяких неприятностей, я стал страстным охотником, посвящая вместе с тем много времени изучению оккультных наук, преподававшихся в нашем главном храме. Впоследствии я понял, что это были едва лишь азы великой науки; но эти клочки знания возбуждали во мне огромный интерес, и я жадно стремился к таинственной власти сокровенной науки, могущество которой я смутно предчувствовал. Когда мне минул уже двадцатый год, советники царя стали настаивать на моей женитьбе, и скрепя сердце отец завел переговоры с соседним владетельным домом.
В то время я путешествовал по одной из наших отдаленных областей и развлекался охотой в горах. Будучи ловок и смел, я не знал страха и любил пускаться один в самые опасные предприятия. В тот день мне не везло; хотя я и ранил зверя, за которым гнался, но он, прежде чем околеть, собрался с силами, бросился на меня и укусил в плечо, а когтями разодрал мне руку. Я потерял много крови, лишился сознания, ослабел и заблудился, так как наступила ночь. Было положительным чудом, что хищные животные не растерзали меня; явная опасность и придала мне силы. Начинало уже светать, когда я увидел в уединенной, окруженной горами долине большое, видимо, обитаемое здание, к которому я и поплелся, напрягая последние силы.
