Из тех, кто весной двадцатого года участвовал в учредительном собрании новой, тогда никому не известной партии, более-менее на виду остался только Савицкий, вождь идеологии империи, возглавляющий соответствующий отдел в ПНР, но и он – фигура второстепенная, и власти у него не особенно много.
– Так что, надеюсь, с вашей помощью в том числе мы сумеем решить эти задачи, – Снесарев наклонился вперед, испытующе глядя на собеседника.
– Э… надеюсь, – сказал Олег без особой уверенности.
– А я в этом уверен, – директор «Наследия» улыбнулся, после чего неожиданно помрачнел. – Только работать с вами рука об руку нам предстоит немного позже, дело в том, что на ваше имя пришел запрос из ОКЖ, там просят включить вас в специальную рабочую группу, задача которой – расследовать в том числе и тот взрыв, что произошел у нас.
– Меня? В ОКЖ? – пролепетал Одинцов, чувствуя, что стул под ним раскачивается. – Зачем? Почему?
– В новостях об этом, само собой, не говорили, но взрыв был не единственным, произошли еще два, в Москве и Нижнем Новгороде, – Снесарев вновь огладил усы, пожал плечами. – Существует подозрение, что тут действует террористическая группировка мистической направленности, и поэтому в расследовании должен участвовать представитель нашего специального сектора. Несомненно, в данной сфере, – в голосе его зазвучали горделивые нотки, – мы располагаем самой полной информацией.
– Хм, но почему я? – спросил Олег. – Я ведь тут первый день, еще ничего не знаю.
Проклятье, что вообще происходит, в какой интриге он оказался замешан, что нужно «опричникам»? Если они затеяли игру против Паука, то им нужно использовать нынешних приближенных министра, а не тех, кто отправлен в отставку и выкинут на помойку, чтобы «решать задачи исторического синтеза».
– Я и сам в некотором недоумении, должен признать, – проговорил Снесарев задумчиво. – Только вот этот документ, подкрепленный звонком из штаба корпуса, не оставил мне выбора.
На стол перед Олегом лег лист бумаги.
Так, запрос, шапка Народной дружины и ОКЖ… просим отправить в наше распоряжение немедленно… снабдить всеми материалами, что могут оказаться полезными в расследовании… оказать содействие…
И подпись!
Залихватская завитушка, так хорошо знакомая Олегу!
Буквы, складывающиеся в фамилию «Голубов».
Но даже если ты не разберешь ее, то перед подписью имеется печатная сигнатура начальника штаба ОКЖ, а еще ниже, у самого края листа располагается огромная печать с львиной головой, солнцем и луной, и расположенным по кругу девизом, известным со времен Чингисхана:
«Кто не повинуется, пусть умрет!».
Пайцза, наверняка выданная темнику для расследования этого дела с взрывами, и предоставляющая Голубову в дополнение к обычной такую власть, что он теперь волен отдавать приказы губернаторам и армейским генералам.
Проклятье, что это, то самое «не дам сгинуть в этом болоте»?
Или нечто иное?
Акт помощи старому товарищу или попытка заманить в свою берлогу, чтобы там расправиться с давним недругом?
– Понятно, – Олег дрожащими руками положил документ на стол.
– Возьмите с собой, пригодится, когда будете в ОКЖ пропуск оформлять, – Снесарев оттолкнул документ от себя, и на лице его на мгновение появилось сильнейшее отвращение. – Господин Голубов во время нашего разговора подчеркнул, что вам крайне желательно быть у него в три… – он глянул на наручные часы. – Как раз времени достаточно, чтобы подготовиться. Николай Филиппович поможет вам собрать необходимые материалы, ну а мы будем ждать вашего возвращения.
– Хорошо, да, – Олег поднялся, сделал шаг к двери, и только тут вспомнил про оставшуюся у стола палку.
«Похоже, – подумал он мрачно, – придется привязывать к руке, иначе забуду где-нибудь. Ха, а может быть, Голубов пригласил меня в эту рабочую группу лишь для того, чтобы позлорадствовать, глядя, как я ковыляю?».
Учитывая привычки и характер генерал-майора, такое вполне вероятно.
Прекрасным майским днем…
2
8 мая 1924 г.
Петроград
В не такой уж большой комнате места хватало для четырех колченогих письменных столов, вдоль стен выстроились огромные, под потолок шкафы, забитые вырезками, плакатами и папками. Два окна позволяли видеть покрытую шифером крышу дома, расположенного на другой стороне улицы, и нависающее над северной столицей одеяло облаков, местами надорванное, так что просвечивала бледная, немощная голубизна.
Небо порой менялось, все же остальное в этой комнате оставалось неизменным все два года, что Олег ходил сюда на работу. Дверь, если посмотреть снаружи, украшала вывеска «Новая Россия: евразийская ежедневная газета», а также партийный герб, черный прямоугольник с белым трезубцем внутри.
Вся редакция помешалась здесь, на Задней улице, на самой окраине.
– Всем привет, – сказал Олег, переступая порог. – Какова погода, а? Неужели весна?
Сегодня прекратились дожди, заливавшие Питер с середины апреля, и вроде бы даже проглянуло солнце.
– Не весна, а обман, – мрачно буркнул Игнат Архипов, редакционный фотограф, заодно и художник на все руки.
Длинный, мрачный и черноволосый, он напоминал унылого, побитого жизнью ворона.
– Давай, заходи, чай будем пить! – замахал руками кругленький и жизнерадостный Севка, на самом деле Всеволод Багров, знающий Петроград досконально, от аристократических салонов до трущобных притонов, умеющий проникать в любые щели, добывать сведения оттуда, откуда их невозможно добыть в принципе.
Репортер на все руки, фельетонист и секретарь редакции.
– Будем, – отозвался Олег, исполнявший в «Новой России» роль главного редактора, а еще отдувавшийся за обозревателя по всем направлениям, от политики до культуры и спорта.
Каждый из них пахал за троих, был многолик, точно индийский бог Шива, жаль только, что жалование им платили, ну когда платили, а случалось это далеко не каждый месяц, по одному на журналистское рыло.
Денег в партии хронически не хватало, и лучшего помещения для газеты питерское отделение ПНР позволить себе не могло. За кипятком приходилось бегать на первый этаж, к коменданту, а чайником они пользовались таким, что им побрезговал бы разборчивый старьевщик.
– Раз будем, тогда раздевайся, – велел Игнат, выкладывая на четвертый, «обеденный» стол батон ситного хлеба.
Чай, сахар, печеночная колбаса, в денежные дни масло – вот и вся роскошь.
Пока Олег снимал плащ и шляпу, Севка крутил ручку радиоприемника, капризного монстра марки «Москва». Тот легко и самопроизвольно сбивался с настройки, соглашался работать далеко не каждый день, когда был не в настроении, то издавал лишь шипение и свист.
Но сегодня поймать нужную волну удалось на удивление быстро, и помещение редакции заполнили сигналы точного времени.
– Бип… Бип… Бип… в Петрограде девять часов! – объявил диктор.
Регулярное вещание на столицу началось в марте этого года, когда в Гребном порту поставили вышку, и за несколько месяцев оно разрослось от единственного вечернего выпуска новостей до десятичасового эфира.
За установку приемника брали три рубля, но сам аппарат обошелся почти в шестьдесят, и Олегу не без труда удалось убедить партийное начальство, что эти деньги стоит потратить. Напирал тогда, что они должны идти в ногу с прогрессом, что радио сообщает новости оперативнее газет, а еще оно способно освещать такие темы, какие пресса благодаря ее формату никогда не потянет.
– Хм, как я вовремя, – сказал он, усаживаясь за стол и пододвигая к себе сахарницу.
Чашки и блюдца у них тоже старые, из сервиза, принесенного из дома Игнатом, ладно хоть скатерть есть.
– В эфире «Последние известия», – продолжила монотонно бубнить «Москва», чей голос сегодня был на удивление чист и звонок. – Президент Алексеев прибыл к местам боев апреля шестнадцатого года под Киевом, чтобы почтить визитом братские могилы…
– А помните, как мы мечтали избавиться от Витте? – буркнул Севка, укладывая на хлеб кусок колбасы, серой и ноздреватой, точно пемза. – И что, ведь избавились, пусть и чужими руками, но зато попали из огня да в полымя! Ладно президент, он у нас для вида, так ведь Коковцов за дело так принялся, что мама не горюй!
Ну да, первый президент Январской республики был настоящим жупелом для всех, кто хотел эту республику уничтожить.
И в сентябре двадцать второго монархисты во главе с прибывшими из Франции великими князьями Кириллом и Борисом подняли гвардию на переворот… Бои в столице и окрестностях продлились несколько дней, но Витте проявил неожиданную твердость, и с помощью оставшихся верными войск подавил мятеж, утопил его в крови, после чего настало время крутых мер.
