В ознобном беспамятстве Натальи порою наступала мутная полынья сознания. Тогда она порывалась подняться — досмотреть Назарку. Да только вся ее сила уходила на этот порыв. Затем Наталья вновь упадала в жаркое бездумье…
Когда простуда, наигравшись, оставила хворую лежать в безволии на нарах, да когда Наталья все-таки сумела поднять голову, чтобы оглядеться, изба вновь оказалась и чистехонькой, и теплою. Даже чайник на плите дышал кипением. А Назарка, в чью сторону еле живая Наталья и поглядеть-то сразу побоялась, ухватился розовыми пальчиками за край высокой огородки своей и стоит приплясывает да повизгивает — радуется матери.
Мать даже заплакала бы, да сил не хватило. Но думать она уже не могла. Потому и подумала с благодарностью: «Это чья же добрая душа не испугалась бегать в Глухую падь, чтобы и за мною приглядывать и дитенка моего холить? Дай ей бог здоровья! А я поправлюсь — в долгу не останусь…»
Потом думалщица как могла напряглась, села на нарах, посидела, пождала того, кому собиралась сказать сердечное спасибо да и забеспокоилась: никто в леснуху не явился и во дворе также не было слышно никакого живья.
С великим трудом Наталья все-таки постаралась подняться, по стеночке, шаг за шагом, добралась до двери, с грехом пополам оделась и вышла на погоду. Ей нетерпелось убедиться по следам, где же ее благодетель: успел ли он убраться в деревню и стоит ли сегодня мучиться — ждать его.
За порогом леснухи стоял не по святцам весенний декабрь. Он купал ярое солнце в молодых снегах, и оно, проказничая, брызгало во все стороны золотыми лучами.
Оно принудило Наталью прижмуриться. Улыбнувшись столь чистому на земле празднику, хворая огляделась кругом. Однако же, кроме белого половодья нетронутого снега, она ничего не увидела. Нигде, никакого следа, никто для нее не положил. Оставалось думать, что это она сама в бредовом беспамятстве столь исправно вела хозяйство, что, помимо избяного ухода, сумела когда-то и дровец наколоть и снег от крыльца чисто откинуть…
Быть того не могло!
Потому Наталья еще пристальней оглядела вокруг заимки белую непашь да вдруг и различила поодаль, за парою отстоялых от лесной чащи молодых елей, изволок кравшегося по снегу зверя. Далее, к лесу, приметила она одну, другую, третью вмятину, оставленную мощным отскоком все тою же, понятно, живностью. Знать была она откинута в хвойный сплошняк внезапным испугом.
Конечно. Не больно трудно было Наталье предположить, что у зимовья побывала куцая нечисть.
Расстояние до оставленного ею следа так просто Наталья бы не осилила, пришлось опереться на палку. Догадка ее не оказалась пустой: изволок оказался пропечатанным задними рысьими лапами. Под этими вмятинами без труда угадались теперь Натальей следы когтистых рук. Как охотники говорят, зверь шел лапа в лапу.
«Она!» — сказала себе Наталья и поняла, что, видно лопоухая и есть та самая нечистая сила, которая справилась с Назаром. А теперь, знать, чудище до нее самой добирается.
Когда Наталья воротилась в леснуху, перед ней вдруг встал еще один вопрос: кто хозяйничал на заимке, когда гривастая бестия водила ее по тайге? Кто доглядывал за нею за хворой? Кто Назарку без нее нежил? Кто?
Не могла на него ответить себе Наталья; решила, что надо поскорей выздоравливать: тогда, может, что и прояснится.
На более-менее терпимую поправку ушла у нее добрая неделя. Все эти дни Наталья старалась почаще выходить на погоду, ревностно оглядывала округу. Но на снеговой новине примечала она лишь пернатой мелкотою натрусанные кисточки легких, крохотных следов. Сорока кое-где, правда, оставляла после себя рытвины, когда с разлету окуналась по самые крылья в пену чистейшего снега.
Когда же сердитый морозец поприжал пичужью бойкость, тогда и сорока сообразила, что отошла ее радость нырять безоглядно в холодную кипень. Теперь, на хрупкий наст, садилась она как на белое пожарище, где можно ненароком опалить лапы.
Наталье достаточно было глянуть на сорочью осмотрительность, чтобы понять — идти в тайгу рановато: малый зверь по такому чиру12 следа не оставит, крупный, вряд ли по ломкому пути настигнутый охотником, впопыхах только зря лодыжки поизрежет да загинет, чего доброго, попусту.
Требовалось дождаться мороза покрепче да к нему бы хорошо дотерпеть до щедрой пороши.
Дождалась Наталья путной погоды; дверь леснухи посадила на замок; направилась в тайгу. Да не успела она отойти от заимки и полверсты, загорбком прямо почуяла на себе пристальное внимание.
Ждала. Потому и почуяла.
Безотчетная сила кинула ее в сторону с таким проворством, что уже слетевшая на распушенных ушах с крупной лесины гологрудая нехристь успела только зацепиться острым когтем за подол ее полушубка; расхватила паразитка одевку прорехою до самой подбивки.
Покуда Наталья разжималась да покуда вскидывала ружье, куцая ведьма оказалась для заряда уже недосягаемой. Она летела через валежины да рытвины таким скоком, будто бы ей из-за каждой лесины доставался кем-то посланный увесистый пинкарь. Должно быть нечисть отлично понимала, что Наталья не пустится больше за нею следом, потому разлетной своей прытью ей давала понять, что на сегодня с нее хватит.
С больною головою от переизбытка всяких дум Наталья воротилась на заимку, беспокойно оглядела все подступы до леснухи. Ничего тревожного не отметила и только тогда отворила в таежку дверь.
Все было как было, как оставлялось Натальей получасом назад. Лишь Назарка не гулюкал в ясельках, а успел когда-то свалиться на живот да так и уснул. Да так и посапывал он в блаженном покое.
Наталья скинула с себя располосованный ведьмою полушубок, направилась достать с полки чурок с нитками да иглу и тут попятилась…
На самой середине стола лежала кем-то забытая рукавица белого заячьего пуха. Кто-то, знать, больно торопился убраться из леснухи, сумевши непонятным образом учуять на расстоянии Натальино приближение.
Кто? Ну, кто? Следов-то никаких во дворе нету.
И тут пало Наталье в голову: уж не сам ли земляной дедушка бывает у них в таежке? Кому ж еще, как не ему столь умело, столь скрытно делать добрые дела?
Не известно, сколько б еще стояла она посреди избы в полном раздумье, кабы внезапно да не потемнело в леснухе. Обернулась Наталья до малого оконца, и что же? А то, что все его глядельце залепила клыкастая рожа гологрудой нечисти. Лопоухая рыскала по избе кровожадными глазами, будто искала в ней и никак не могла увидеть хозяйку. А когда уткнулась в нее диким взором, то вдруг захохотала с человечьей издевкою. Так захохотала, что с потолка леснухи посыпалась труха, а за ясельной огородкою резано крикнул и закатился дурнинушкой перепуганный Назарка.