В последнем приступе ярости и ужаса, в свете пламени огнемета, перед тем как уничтожить очередного монстра, я различил в нем лицо Фритьофа, все еще живого, поглощенного и полностью окутанного студенистой массой. Казалось, он одними глазами умолял меня уничтожить то кошмарное существо, в которое он превратился, и на этом лице отразилось умиротворение за миг до того, как последний поцелуй пламени уничтожил его навсегда.
С тех пор и по сей день меня преследует ужасная мысль.
— Предположим, — спросил я Мастерса, — гора не раздавила их, когда обрушилась на пещеру? То есть на этих чудовищ. И тогда Карла и другие все еще живы где-то там, в глубине? Конечно, если это можно назвать жизнью…
Мы оба помолчали. Потом Мастерс постучал пальцами по столу. В этом звуке отразилось все его волнение.
— Лучше не задаваться такими вопросами и не думать об этом, — тихо сказал мой начальник.
Он отвернулся и всмотрелся в призрачно-зеленое свечение моря. Когда он снова заговорил, голос его звучал глухо, как будто издалека.
— Кто знает, друг мой, кто знает? — произнес он.
Роберт Холдсток
Серебрение
Отказавшись от медицинского исследования о реакции иммунной системы на паразитарную инвазию, Роберт Холдсток в 1975 году опубликовал свой первый научно-фантастический роман «Зрячий среди слепых» («Eye Among the Blind»).
Холдсток пишет научную фантастику, фэнтези (героическое и мифологическое), рассказы о сверхъестественному а также выступает в качестве автора идей кино- и телефильмов и иллюстрированных книг.
Его роман «Лес Мифаго» («Mythago Wood») завоевал Всемирную премию фэнтези. В продолжении цикла, романе «Лавондисс» («Lavondyss»), представлены десять «масок» палеолита, — например, «маска» «Серебрение» («Silvering») связана с одним из древнейших живых существ (лососем). В намерения автора входит написание произведений о каждой из десяти «масок». Пока их только четыре.
Цикл «Мифаго» («Mythago Cycle») также остановился на цифре «4», на очереди пятый том. Не так давно Холдсток завершил третью часть «Кодекса Мерлина» («The Merlin Codex») — «Поверженные правители» («The Broken Kings»), повествующую о приключениях Мерлина, Ясона и новых аргонавтов.
«Рассказ „Серебрение″ написан после веселой Ночи Бёрнса, когда Крис Дональдсон и Пол Олдройд пришли в восторг от селки[73], — поясняет Холдсток. — Придумать еще одну историю о селки показалось мне вызовом, и этот вызов был принят! Питер Кроутер как раз просил подкинуть рассказ для нового сборника, так что это произведение было опубликовано в антологии „Узкие дома“ („Narrow Houses“), книге о суевериях.
На просьбу поделиться собственным суеверием этот не подверженный предрассудкам автор вспомнил своего отца, приветствовавшего сороку, чтобы предотвратить неудачу. Решив шутки ради установить рекорд по суевериям, Кроутер теперь сам приветствует каждую сороку и умудрился стать суеверным“».
Девять вечера. Хижина погрузилась во тьму. Селка запаздывала, и Питерсоном овладело нетерпение. На смену ожиданию приходило разочарование. Он встал со стула и уныло заглянул в маленькое окошко. Неровное стекло искажало контур луны. Бившиеся о берег волны вспыхивали беспокойными белыми бликами. Питерсон вслушивался в шуршащие переливы моря, в непрерывный их шум.
Однако с берега не доносились никакие посторонние звуки.
Питерсон вышел за порог, радуясь чистому ночному воздуху и резкому соленому ветру. Он крадучись двинулся вдоль кромки прибоя, расшвыривая ногами прибитые к берегу обломки древесины, водоросли и пристально вглядываясь в серебряные отблески ущербной луны на темной воде. Он знал, что, влекомая этим светом, Селка всплывет из глубины к колышущейся оболочке своего мира.
Вернувшись в дом, Питерсон нарезал сыра и, поеживаясь от холода, не спеша сжевал его, стоя у окна. Селка любит, когда в доме прохладно. В тепле или у огня она чувствует себя неуютно.
Питерсон проголодался и наполнил тарелку холодными морепродуктами, которые он приготовил для этой женщины. Это было варево из морского угря, краба, голов трески, морских корешков, мидий, моллюсков и литорин[74] с добавлением обыкновенных водорослей, размякших нитей пузырчатых водорослей и ядрышек актиний с удаленными жалами. Для вкуса он добавил туда чеснока, вина и щепотку морской травы, что росла на возвышенном участке острова. Питерсон выпил вина и опьянел. Нервно вздрагивая от пляски перемежающихся сполохов лунного света, он направлял луч фонарика то на ржавые металлические панели низкого потолка, то на темные коврики, то на сети и ремни, развешанные на холодных каменных стенах.
Море взволновалось. Монотонный рокот и шипение валов прервал характерный звук — будто что-то врезалось в берег. Питерсон услышал шуршание о песок разворошенного плавника и жуткий вопль выброшенной на сушу Селки. Он облегченно улыбнулся и налил в два бокала охлажденный «Макон»[75]. Спустя пять минут Селка пронзительно закричала, один за другим раздались три коротких, истошных вопля боли, и Питерсон заткнул уши. Однако сбрасывание тюленьей шкуры прошло успешно, поскольку несколькими минутами позже силуэт Селки уже темнел в низком дверном проеме. Ее мокрое от крови и морской воды тело дрожало. В руках у нее ничего не было, ни одного обломка потерпевшего крушение самолета. Питерсон испытал разочарование.
Селка быстрыми неуверенными взглядами окидывала маленькую комнату. Она казалась растерянной, как в тот раз, когда впервые вошла в его жилище. Озадаченный этим обстоятельством, Питерсон протянул руку, приглашая ее войти. Селка осторожно приблизилась. Широко распахнутые глаза излучали ясный, тихий свет. От нее сильно пахло морем, и, к удивлению обоих, на пол вдруг хлынула вода. Питерсон успокаивающим жестом погладил ее руку.
— Я приготовил тебе ванну.
В селки было одновременно что-то и отталкивающее, и чувственное. Под сброшенной кожей тело ее было скользким от тины и в то же время упругим, мускулистым. Когда она смывала слизь, оно становилось слегка чешуйчатым, с щекочущими кристалликами соли в складках кожи. Но, живя на суше и регулярно принимая ванны, его гостья привыкла ухаживать за своим телом.
Селка знала о необходимости мыться, но сегодня вечером она вела себя странно, словно впервые видела ванну с унитазом. Вместо этого она, согнувшись вдвое, извергла на пол содержимое своего желудка, чем не на шутку встревожила мужчину. Зловоние рыбы и водорослей было нестерпимым. Селка завывала и скулила, освобождаясь от издержек морского образа жизни. Питерсон набрал в ведро воды и протер пол. Женщина наконец нашла ванну, нырнула в нее с головой и принялась со смехом крутиться в этой узкой емкости.
