Стоя рядом и наблюдая за ней, Питерсон почувствовал, что его нетерпение переходит в острую тоску. Конечно же, это была не Селка, несмотря на их удивительное сходство. Он с тревогой посмотрел на безмятежное море. Луна уже села и не могла привлечь своим светом селки, которая стала его любовницей. Его не тянуло к этой новенькой. Ему не хватало близости, присутствовавшей в их совместной с Селкой жизни, общения, которое он так трепетно поддерживал все долгое лето, и горечи осенних ночей с их общими воспоминаниями о минувших годах.
В то время как новенькая купалась, барахтаясь в воде и поглядывая по сторонам с проницательностью, которая легко могла пронзить тьму Оркнейских островов, Питерсон вернулся к морю и оттуда по запаху, оставленному селки, шел до тех пор, пока не обнаружил аккуратно свернутую кожу. Его гостья спрятала ее на высоком берегу под выступающим на поверхность камнем и забила отверстие галькой вперемешку с древесными обломками. Зловоние моря привлекало по утрам мух, и эти крошечные существа уже суетливо прыгали на кусочке кожи, который торчал на виду.
Питерсон осторожно извлек шкуру и отнес в дом. Новенькая испуганно забилась в ванне и выскочила из воды. Она стояла там, дрожа в темноте, и встревоженно следила за тем, как Питерсон разворачивает ее морскую оболочку.
— Все в порядке, — успокаивающе прошептал он. — Если прибрежные твари доберутся до нее, они ее уничтожат и обезоружат тебя. У меня она будет в сохранности.
Он подержал кожу перед селки и указал ей на шкаф. Там стояла приготовленная для Селки чаша с морской водой. В нее Питерсон и погрузил кожу.
Новенькая успокоилась. Теперь Питерсон заметил, что она меньше Селки. Он во все глаза смотрел на тоненькое угловатое тело этого существа и ощущал первые признаки желания — не такие властные, как те, что возбуждала в нем Селка, когда после ванны она раздевала его и валила на пол, однако достаточно сильные, чтобы сбросить с себя одежду.
Гостья с любопытством посмотрела на него и ухмыльнулась.
— Где Селка? — спросил Питерсон. — Где та, что была до тебя?
Новенькая вскинула голову. С ее тонких сероватых волос слетели обрывки водорослей. Волосы Селки, настоящие женские волосы, были серебристыми, все в тугих локонах и закрывали половину лица, а еще они росли у нее над верхней губой — этакие странные усики, щекотавшие Питерсона во время поцелуев. У Селки, как и у человека, были волосы на теле, а чешуя — мелкая, почти незаметная. Эта же была другой, и стоило ему прикоснуться к ней, как чешуя по-рыбьи встопорщилась в изгибах ее тела. Груди ее выступали крошечными бугорками на рельефной грудной клетке. Соски были белесые и не реагировали на его прикосновения.
Питерсон даже не мог понять, была ли новенькая молодой или старой.
— У тебя есть имя?
Словно поняв его, селки усмехнулась и выдала серию гласных звуков.
— Я так и думал, — ответил Питерсон, имея в виду как заведомую непостижимость ее имени, так и тот факт, что новенькая понимала его. То же самое было с Селкой и со всеми ее предшественницами. Все они сбрасывали морскую кожу и, казалось, интуитивно понимали его язык. «Интересно, а в других странах тоже так бывает?» — подумал он.
— Я не смогу выговорить твои нептунианские свистящие, так что остановимся на «Сиэле». Это разумное решение, ты со мной согласна? Почти человеческое имя и в то же время имеет что-то общее с твоим изначальным морфологическим видом. За исключением того, что ты на самом деле не из тюленьей породы. Верно?
Ему не раз приходилось наблюдать, как селки выбрасывались на берег. Они катались там и кричали от боли, раздирая тело, чтобы избавиться от морской оболочки. Они были гораздо безобразнее тюленей, а их человеческие фигуры, упакованные в тонкую медузообразную оболочку, изгибались и распирали эту плоть, диковинную, отвратительную добычу, бившуюся в серо-голубом желудке самой селки. Потому что именно на него она и была похожа — на желудок со странным, уродливым человеческим лицом и спутанными прядями волос, висевшими вдоль вздутого тела.
Однако Питерсон знал, что они были хорошими пловчихами. Однажды он видел, как Селка плясала на лунной дорожке, она прыгала выше любого дельфина из тех, которых ему доводилось видеть. Он знал, что это был ритуальный танец, но никогда не понимал значения пляски на хвостовом плавнике и мастерски исполняемых прыжков и ныряний.
— Сиэла, — повторил он, и селки следом произнесла: «Питерсон».
— А-а. Так ты меня знаешь.
Сиэла рассмеялась.
— Это Селка сказала тебе. Где Селка? Почему она не пришла?
Новенькая, Сиэла, бросилась к двери и нырнула в холодную шотландскую ночь. Питерсон погнался за ней, задел головой о притолоку и громко выругался. Хрупкая фигурка стояла, ссутулившись, в нескольких ярдах от хижины. Селки отвернулась от мужчины и, похоже, тряслась.
Питерсон приблизился, но стоило ему прикоснуться к ее сухой прохладной коже, как женщина метнулась в дом. Ветер крепчал, на берег с шумом накатывали волны прибоя. Быстро темнело, но Питерсон знал, что, включив свет, причинит страдания этому существу, которое только что освободилось от своей оболочки.
Сиэла забилась в угол, глаза у нее были широко раскрыты, рот крепко сжат. Она обхватила себя руками, перед ней лежала развернутая влажная морская кожа. Селки казалась расстроенной, однако не спешила в нее облачаться.
— Ты боишься? — спросил Питерсон.
Сиэла стучала зубами и не отвечала.
— Я скучаю по Селке, — признался он. — Пожалуйста, скажи мне, почему она не приходит.
Селки подтянула к себе кожу и нащупала предназначавшееся для лица место с более тонким слоем жира. Развернув кожу, она натянула ее на голову, вскрикивая оттого, что в ее плоть начала проникать морская оболочка, которая и сама при этом обновлялась. Питерсон был поражен, увидев, какие страдания отражались на обезображенном лице новенькой, когда она, задыхаясь от боли и уставившись остекленевшими глазами в темноту, глотала ртом воздух.
— Я больше не буду расспрашивать тебя о Селке. Пойдем в постель. Пойдем? Ты успокоишься. Тебе будет приятно. Селка любила мои прикосновения. Ей нравилось чувствовать меня внутри себя. Она всегда это говорила. Ложись в постель.
Селки перестала рыдать и стянула с головы маску. После того как Питерсон с полчаса спокойно пролежал на своей жесткой кровати, женщина пришла к нему, прижалась всем телом, потом, свернувшись калачиком, принялась гладить рукой волосы у него на лобке. Она запускала пальцы в их жесткое сплетение, обнаружив при этом необычайно уверенную, вызывавшую боль хватку. Если бы ей захотелось любить его, он был к этому готов, но она всю ночь провела в полудреме и непрерывно дрожала, а на рассвете крепко уснула. Рот у нее приоткрылся, из-под серебристых острых зубов пробивался запах моллюсков. Сиэла чуть слышно пела во сне, она пела свои песни о беге по волнам точно так же, как это делала Селка. Она пела об этом острове…
