Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

— Какая опечатка? — Сергей Петрович замер.

Человек, кажется, с ожесточением расплющил потухший окурок и ухмыльнулся.

— Стенографическая. Ха, кому нужен благодетель в раю, где и так весело? Я так думаю, что у них там, за огромным количеством времени, любое геройство натуральным пшиком выходит. Как говорил один мой знакомый, архитектор, нельзя бесконечную стену сделать длиннее, чем она есть. Другое дело — прийти на развалины, встать у края, обнять за худенькие плечи. Тут и один кирпич подмога.

— Выражайся яснее.

— Куда уж яснее. Позавидовал, то есть представил как бы своим собственным. Ну, а как представил, так уж дальше жадность все побеждает…

— Врешь. Впрочем, я не буду тебе ничего объяснять.

— Ну, а зачем же ты сюда пришел? Неужто решил укокошить высшее начальство? Да нет, ты бы и не смог, потому что ты не любишь банальностей, ты брезгуешь украденными идеями. Ведь был же Бальтазар, а ничего не повторяется дважды.

— Да, да, здесь ты прав, ничего не повторяется, — внезапно соглашается ночной гость. — В этом главная загвоздка, в этом доказательство движения во времени, но в этом вся трагедия. Впрочем, для тебя, пожалуй, сложновато будет. Уходи, уходи и не появляйся впредь мне на глаза, ибо ты не веришь в меня, не знаешь истинной моей силы.

Темная фигура уменьшается в размерах и, сдвигаясь, пропадает. Кажется, еще играет музыка, классическая, торжественная. Впрочем, музыка доносится откуда-то справа, из высоких окон в белых шелковых шторах. Этот второй звук уводит Варфоломеева из кабинета вниз, во двор, дальше на пригорок, на высокий приграничный пристенок, с которого можно заглянуть в яркое, сверкающее золотом и мрамором пространство. Там, кажется, торжество. Да, настоящий государственный праздник. В центре огромного зала накрыт праздничный стол. Вокруг мужчины, женщины в торжественных строгих костюмах, чистые, ухоженные лица. Что-то его заинтересовало, и он спускается обратно, обходит здание, натыкается на широко раскрытые парадные двери. Идет вверх по бесконечному узору ковровой лестницы, то и дело слегка кивая специальным людям. Люди берут под козырек и лишь после улыбаются вслед босоногому гостю. Едва он достигает вершины, как поворачиваются с золочеными вензелями ручки и открываются высокие белые двери. Замолкает музыка и раздаются громкие живые аплодисменты, переходящие в овации. На середине коврового пути, у маленького малахитового столика с микрофоном стоит невысокий коренастый человек. Не переставая хлопать в ладоши, он громко объявляет: «Сергей Петрович Варфоломеев!», — и сам, прихрамывая на правую ногу, идет навстречу. Чуть оглянувшись, Варфоломеев замечает телемониторы, на которых отчетливо просматриваются наиболее интересные места его маршрута.

Что-то мешает почетному гостю. Он потверже ставит шаг, но чувствует вот-вот сорвется. Его раздражает какая-то деталь. Он даже опускает глаза, проверить, крепко ли завязаны шнурки, — не дай бог запнуться и упасть, но видит лишь грязные, запекшиеся кровью босые ноги. Автоматически подает руку крепышу и наконец узнает в толпе гостей восковое лицо товарища Романцева. Но это еще полбеды, рядышком, под руку с ним, чуть даже наклонившись, подставляя бриллиантовую сережку под шепот районного начальства, стоит Софья Ильинична Пригожина.

— Задание партии и правительства выполнено, — подсказывают из толпы незадачливому генеральному конструктору.

Напрасно, он не слышит, слишком пусто и чисто в его голове.

— Задание выполнено, — уже нервно гудят высокие гости и внезапно замолкают.

— Ах, какое на ней платье, — говорит звездный капитан.

Толпа немеет.

— Ничего, ничего! — как бы извиняясь за гостя, оправдывается коренастый человек.

Слегка подталкивая в спину, подводит к малахитовому столику, берет с полированной поверхности бархатную коробочку и, раскрывая, объявляет:

— Почетной звездой героя…

Окончание тонет под щелчки и вспышки фотокорреспондентов, в штормовом море аплодисментов. Потом его поздравляют, пожимают руки, хлопают по плечу, некоторые лезут лобызаться. Крепыш представляет гостей вечера. Члены правительства и другие официальные лица проходят нескончаемой чередой.

— Ну, как там? — спрашивает одно лицо, подмигивая и кивая в потолок. — Холодно?

— А правда ли, будто мы единственные разумные существа во вселенной? — напирает бесформенная дамочка, супруга премьер-министра.

— Герой, настоящий герой, — министр обороны, сверкая золочеными погонами, похлопывает его по плечу и дарит сверхточные часы на семнадцати камнях.

— Трофимова тоже представим, — прикасается холодной рукой председатель госбезопасности, — посмертно, — и зачем-то подмигивает.

Тут же поспевает человек с видом министра здравоохранения.

— За Чирвякина не беспокойтесь, жив, определен в четвертое управление.

Плывут, плывут нескончаемым потоком государственные лица и лица ближайших родственников. Варфоломеев краем глаза разглядывает крепыша. Боится кого-нибудь в нем узнать? Сравнивает с официальными портретами. Похож и не похож. Сомневается, но не долго. Снова вспоминает о ней. Откуда она здесь? Почему? Зачем? И сознание его окончательно проясняется, случайные факторы выстраиваются в строгий логический ряд. Разве может присниться дважды один сон? Нет и нет. Ничто не повторяется, все происходит впервые и, следовательно, нет у всего законов, но и тем интереснее. Именно потому, что она здесь, это не сон. С того самого далекого дня, с той самой минуты он всегда думал о ней, каждый шаг, каждое малое шевеление совершалось под ее немеркнущим образом. Да, здесь нужен такой преувеличенно торжественный стиль. О, прекрасная гордая девочка, я пришел к тебе пешком. На мне оборванная рубаха, грязные, испачканные глиной брюки. У меня ноет спина, горят спекшиеся в кровь ноги. Душа моя поет, а в груди моей горит раскаленный угль. Жить не хочется без тебя. Приди, поцелуй мои сухие губы.

Из долгого приветственного хоровода появляется Соня.

— Здравствуй, брат мой.

Целует его в обе щеки, а после в губы. Окружающие замолкают и прилипают к центру зала, к полированному малахитовому столику.

— Ты все проверил? — шепчет сестра.

— Проверять нечего, ибо ничто не повторяется, а состоит из одного, отвечает Сергей Петрович.

— Узнай тогда одно, а после проверь, — просит Соня.

— Нельзя узнать одно, потому что одно — это я.

Все меняется, приходит в движение. Хлопают пробки шампанского, звенят серебряные приборы. Тосты, здравицы, поздравления в его честь, в честь великого космического подвига. В центре ночного праздника трое. За отдельным столом в окружении десятка официантов ужинают Соня, Варфоломеев и неизвестный коренастый человек. Соня необыкновенно весела. Она смеется, шутит и даже слегка пикируется с государственным начальством. Тот ухмыляется, странно перемежая легкомысленный разговор всякими восточными оборотами. Они вместе подтрунивают над Сергеем Петровичем, над его нарядом, вместе хохочут, вспоминая отдельные моменты из похода на крепостную стену. Варфоломеев же то и дело ловит ее взгляд, пытаясь разгадать хоть что-нибудь, и все больше и больше раздражается от громкого безудержного чавканья соседа. Тот будто не замечает, но ведет себя еще развязнее. Много пьет и, кажется, слишком быстро пьянеет. Даже берет Сонину руку и поглаживает до самого локтя.