Бабыкин понял, что у него за спиной яма. Это было глупо, но это было так — сразу за спиной ощущалась очень глубокая яма. Даже не яма, а пропасть… Даже не пропасть, а…
Эдуард Петрович резко обернулся.
Он увидел то, что и должен был увидеть — свою квартиру.
Однако память цепко ухватила и более раннее изображение. Видение было быстрым, призрачным, неверным и потому особенно жутким: Диван, шкаф, желтоватый свет торшера, жена в дверях — все это возникло с некоторым опозданием. Может, на долю секунды, может, на долю мгновения, но не сразу. А до этого не было ничего. Мрак и ощущение холода, как если бы заглянул в колодец.
Эдуард Петрович испугался так сильно, что на его лице не дрогнул ни один мускул. Посеревшее, оно казалось вырубленным из крепкой породы дерева. Дуба, например, или корабельной сосны. Пожалуй, все-таки сосны, ибо глаза Бабыкина походили на застывшие смоляные капли.
— Эдик, ты чего? — Жена подошла и ласково обняла за плечи.
Эдик был неподвижен, как паралитик на фотографии.
— Эдюша! — капризно позвала Вера и легонько дунула в ухо.
Вначале Бабыкин отреагировал внутренне, затем дернул шеей и лишь потом зашевелился весь. Оглянулся, крутнул лопатками, чмыхнул носом и принялся нервно тереть руки. Это был страх. Тот самый, что минуту назад сковал все тело, а теперь заставлял совершать бессмысленные движения.
Но вокруг были родные стены, добрая жена, привычные предметы, и Эдуард Петрович постепенно успокоился, хотя и продолжал настороженно поглядывать по сторонам. Он походил на забитого средневекового простолюдина, которому сказали, будто в его доме завелась нечисть. Не только похож, ибо в действительности имел высшее образование и точно знал, что никакой такой-сякой нечисти нет и быть не может. В конечном итоге это и решило исход всех сомнений. Эдуард Петрович досмотрел футбол, поужинал, пару раз поддакнул жене и лег спать. Ночью ему приснилась какая-то дрянь, а в понедельник началось…
Вначале все было как обычно. Явившись на работу, Бабыкин с удовлетворением убедился, что он, как всегда, первый. Сняв пиджак и напустив на себя сосредоточенный вид, встал за кульман. Постепенно подходили сослуживцы, и Эдуард Петрович сдержанно приветствовал их, как бы нехотя отрываясь от работы. Это был его излюбленный прием — у людей создавалось впечатление, что он здесь давно и все выходные, наверное, его снедали гениальные конструкторские замыслы. Когда в комнату вошел молодой специалист Лабутько, Эдуард Петрович строго взглянул на часы и, хмыкнув, неодобрительно покачал головой. По мнению Бабыкина вчерашний студент вел себя чересчур вызывающе и совсем не признавал правил приличий.
Вот и теперь, пересекая комнату, он задержался, скосил глаза на кульман Бабыкина и издал тихий неприличный звук. Поднимать скандал не имело смысла, ибо хитрый Лабутько хрюкнул так, что услышал лишь тот, кому это хрюканье предназначалось. Внешне Эдуард Петрович оставался невозмутимым, но внутри у него полыхнуло ацетиленовое пламя мести. Подобными выходками Лабутько давно донимал Бабыкина, демонстрируя свое к нему пренебрежение. Самым обидным было то, что начальство ценило молодого сотрудника и взять его голыми руками было трудно.
Эдуард Петрович привычно подумал о том, что рано или поздно все равно отыграется. Работа, которую он заканчивал, должна вызвать благожелательный отклик начальства, а может, и повышение. Бабыкин был убежден в своей незаурядности, как Специалиста, и в особой ценности своей новой разработки.
Неожиданно дверь распахнулась и в комнату вошел главный. Иногда он делал обход своих подчиненных.
«Сейчас или никогда!» — решился Бабыкин и, смущенно кашлянув, произнес:
— Здравствуйте, Виктор Андреевич. Начальник кивнул.
— Виктор Андреевич, — Бабыкин подхалимски задвигал нижней губой. — Взгляните, пожалуйста, мне бы хотелось с вами посоветоваться.
Главный подошел к кульману.
— Хм… По-моему, неплохо. Бабыкин просиял.
— Вот здесь, здесь, — засюсюкал он, тыча карандашом в ватман.
На мгновение ему показалось, что начальник не имеет понятия, как себя повести дальше. Виктор Андреевич замер, и в его лице промелькнуло что-то неуловимое, отразив, вероятно, титаническую работу мысли. Такое лицо бывает у робкого студента-первокурсника, вытащившего несчастливый билет. Студент бы и рад сказать что-нибудь путное, но не знает что, и, мучительно краснея, ждет подсказки.
«Ну же!» — мысленно прикрикнул Бабыкин, затылком ощущая презрительный взгляд Лабутько.
— Здорово! — с напряжением выдохнул главный, после чего заметно расслабился, как будто внутри него были какие-то колесики, которые заели, туда-сюда подергались и снова закрутились в нужном направлении.
— Нет, вы посмотрите, это же гениально! — восторгался начальник, призывая окружающих в свидетели.
Все послушно столпились у чертежа, обсуждая бесспорные преимущества новой конструкции. Лабутько выглядел растерянным, и Эдуард Петрович торжествовал.
— Зайдите ко мне, — обратился к Бабыкину главный. — Сейчас же! Немедленно!
В кабинете Виктор Андреевич долго жал руку Эдуарду Петровичу, говорил что-то о научно-техническом прогрессе, сетовал на пошатнувшееся здоровье, а в заключении предложил принять свою должность.
— Знаете, староват я уже стал, на пенсию пора. — Он вздохнул. — Надо уступать дорогу молодым и сильным. Вот вам, например.
Все было в точности так, как множество раз прокручивал в своем воображении терпеливый Бабыкин, мечтавший о молниеносном продвижении по службе. Мечта о должности главного конструктора настолько прочно въелась в его сознание, что иногда, забываясь, он даже покрикивал на своих коллег. Наконец, справедливость восторжествовала. И хотя Эдуард Петрович прекрасно знал, что так и будет, он все равно радовался, как ребенок.
— Вы проделали большую работу, — говорил начальник. — Я думаю, вам следует взять пару отгулов и отдохнуть перед принятием дел…
И это соответствовало желаниям Бабыкина. Отдохнуть, поделиться новостью с родными, знакомыми, и — чего греха таить — похвастать малость.
Эдуард Петрович по-хозяйски осмотрел кабинет и только тут заметил некоторую странность. Внутреннее убранство, да и сами стены напоминали не очень удачные декорации. Все казалось каким-то зыбким, пористым, в общем — не настоящим. За окном плавал настолько густой туман, что разобрать что-либо не представлялось возможным.
«Лондонский туман», — определил Бабыкин, хотя ни разу не бывал в Лондоне. Он повернулся к Виктору Андреевичу, дабы поделиться своими соображениями и вздрогнул так, что лязгнули зубы.
