– Капитан, приготовьте душ для своего юнги?
– Если хотите, можем даже поплавать, – предложил он без особого энтузиазма, поскольку для этого надо было останавливать яхту, опускать якорь и специально для нее спускать на воду спасательную лодку, а он чертовски устал.
– Но я не умею плавать!
Ее признание удивило его и озадачило – ведь с какой уверенностью поднялась она по трапу на яхту.
– Вы сердитесь на меня или же чем-то разочарованы?
Дьявольские складочки затаились в ожидании.
– Я давно не питаю особых надежд на людей, и это предохраняет меня от разочарований…
– Какую великолепную истерику разыграла я ночью, а?
– Это был розыгрыш? – замер он.
– Боже, подобного ужаса я не испытывала никогда в жизни!
– Но из-за чего?
– Не знаю. Может, во сне я почувствовала, какая подо мной бездна? А потом, я отродясь не ступала ногой на судно.
Последние ее слова заставили его улыбнуться, выглядеть добрым. Однако доброта пока еще
не проснулась в нем.
Он резко вытащил на корму насос и душ, которые в случае необходимости легко превращались в огнетушитель, способный пропускать через широкую шляпку душа сильную водяную струю. Долго искал потаенное место для обустройства душевой, однако такового на яхте не нашлось, и пришлось ограничиться кормой.
Наконец мотор заработал, на корму пролился сноп дождя, и Альфа, весело взвизгнув, отскочила в сторону. Он не заметил, что она стояла рядом. Стояла, прижимая к животу вместе с полами махрового халата большую пористую губку и пузырек с шампунью. Когда же отпрыгнула в сторону, полы халата распахнулись и приоткрылось таинственное, притягательное…
– Готово, мойтесь. А я, чтобы не мешать, пока разберусь в каюте, – пробормотал он, вобрав в себя цветную роскошь халата, пышность губки и сексапильные линии пузырька, – все то, что должно было сделать более притягательной сокрытую от глаз таинственность…
Пока наводил порядок в каюте, он все силился вспомнить, рисовал ли кто из художников промежность женщины, какой она предстала сейчас перед ним. Пожалуй, нет, за исключением разве что этого немца Эрнста Фуке, который по-бёклински [3] наполнял ее загробной мистикой. Но дьявол знает, по каким причинам человек отделил ее от красоты, предал ее анафеме, хотя благодаря ей он и был рожден и именно она дает жизнь роду человеческому, а не красота…
Утренний туалет женщины длился достаточно долго, чтобы такой опытный холостяк, как он, мог не только застелить постель, накрыть на стол, но и заварить чай. И только тогда мотор наконец умолк. Профессор прошел в рубку и занялся приборами, чтобы дать возможность Альфе переодеться.
Все же приличное расстояние прошли они за это время, несмотря на капризы ветра. Собственно, ему не очень-то и хотелось знать, где именно они находятся и какое именно расстояние прошли. Он приподнял стеклянный верх кабины, чтобы проветрить помещение, высунул голову наружу и увидел свою гостью по-прежнему стоящей обнаженной на противоположном борту. Альфа медленно расчесывала волосы, очевидно, ждала, когда солнце подсушит их. Чуть поднявшись над горизонтом, солнце обстреливало ее своими лучами как театральный прожектор. На спине ее посверкивали водяные брызги-зерна. Глядя на нее сзади, ее еще можно было принять за девушку, несмотря на зрелый амфорный изгиб талии. Правда, ноги были не совсем ровные, а косточки на ступнях бросались в глаза даже с такого расстояния. И он отметил про себя, в развитие предыдущих своих рассуждений о соблазне, что мужчина может восхищаться Афродитами Боттичелли или Праксителя, но это не мешает ему с истинной страстью делать собственных детей с какой-нибудь коренастой и плоскогрудой мадонной. У этой мадонны зад был, пожалуй, ниже, чем следовало.
Он вспомнил, что его руки прикасались ко всему, что он разглядывал сейчас теперь уже как художник, и с треском задвинул крышку рубки – пусть сообразит, что надо бы поторопиться.
Она появилась все в том же махровом халате, теперь уже запахнутом на груди, с собранными в хвост волосами. Лицо ее излучало тепло. Такой красивой он видел Альфу впервые.
– Но ведь это моя обязанность! – заметив, что стол накрыт, мило смутилась она.
– Я очень голоден. Давайте садитесь!
– Что, прямо так? – уткнулась она подбородком в халат. – Не будет ли слишком уж посемейному?
– Тогда оденьтесь! – вспыхнул он и выскочил из каюты.
Прошел на нос яхты, покачивающейся на волнах. Ветер дул умеренный, и яхта развивала не более десяти узлов. Он любил стоять на носу яхты в такую погоду, мысленно воображая, что носится по волнам на узкой сёрфинговой доске. Однако сейчас его мысль упорно возвращалась к гостье. Она вызвала у него чувство беспокойства. Ничего удивительного, что если шторм усилится, дама обблюет ему всю яхту.
Альфа напомнила о себе возгласом «опля!». На ней были фланелевые брюки, но не те, что купил ей он; мягкая белая водолазка подчеркивала медь монет на груди и прохладу лица и шеи. На столе в чашках стыл чай. Он сел напротив женщины – хмурый, стараясь огородить себя от привнесенного ею уюта. Ничего подобного он не припоминал в семейной своей жизни. Да, наверное, тогда уют был ему и не нужен. Он был одержим желанием сделать что-то серьезное в науке. Кроме того, поджимали сроки защиты диссертации, а девушка, женившая его на себе, уводила в сторону от всех дел. Позже он убедился, что лучше иметь жену вместо прислуги, которая могла бы приготовить два-три раза в неделю и не занимала бы тебя своими проблемами.
Вот и эта теперь – тоже ждала, когда он скажет ей что-нибудь приятное: например, какая она красивая, или отметит, до чего же искусно разложены на тарелке ломтики хлеба, смазанные маслом и конфитюром. И он сказал:
– Поедем обратно, Альфа? Если вам так страшно…
Все ее утреннее великолепие улетучилось.
– Я даже не знаю, почему так вышло. Наверное, это прорвался наружу какой-то скопившийся во мне страх. Я, должно быть, напугала вас.
– Вполне возможно, что шторм усилится. А морская болезнь…
– Мне не будет плохо, увидите! – поспешила заверить она. – Я наглоталась аэрона.
– Аэрон – ерунда, – бросил профессор, уводя взгляд от ее померкшей красоты.
– Значит, вы просто хотите прогнать меня? Вам совсем… совсем не было хорошо?
– Когда именно? – выпалил он.
Она вскочила с места, опрокинув чашку с чаем. Он промокнул салфеткой пролитый чай, затем вытер весь стол и только потом сообразил, что от женщины, которая способна разыграть сцену, подобную ночной, можно ожидать и худшего. Профессор бросился за женщиной, на палубе со свойственным морякам педантизмом отметил в первую очередь мыльные пятна, оставшиеся на досках от шампуня.
