Толик с грустью смотрел на возвышающийся перед ним гигантский купол, ослепительно сверкающий в лучах утреннего солнца. Но ни стройные колоны ротонды, идущие по периметру барабана, ни чудесные блики на ребристой поверхности позолоченного купола, ни стаи белых голубей, вдруг резко поднявшихся после первых ударов колокола и окруживших купол белым светящимся облаком разрезанным многочисленными лучами восходящего солнца, ни поток нарядно одетых верующих, идущих на службу не интересовали его. Он весь сосредоточился на собственных ощущениях и воспоминаниях. Его всего поглотила боль. Толику было больно, особенно больно с непривычки, ведь он уже давно не сидел на коленях перед храмом, благодаря своей прежней должности. Но не столько физическая боль сжигала его, как страдание от кошмара воспоминаний о том, как правоверие поглотило страну, уничтожив его блестящую карьеру и превратив его судьбу в нескончаемую пытку.
— А ведь было так хорошо! Если бы не это правоверие, как бы было всё хорошо!
Рыдая от боли и тоски по безвозвратно потерянному «раю» либерализма, он что-то мычал, отчаянно двигая губами. Искусно имитируя, как ему казалось, покаянную молитву.
Глава 7. Опасность правоверия
Скоро он полностью оказался во власти бесконечно мучающих его воспоминаний о том, как они докатились до жизни такой.
— Кто бы мог подумать, что всё так обернётся. Ведь, казалось, всё предусмотрели, всё просчитали. Не должна с этой стороны беда была выползти — сокрушался он.
Действительно верхушка праворверной церкви была вся сгнившая. Их люди. Педерасты, стукачи, сребролюбцы. Осыпанный деньгами и привилегиями, иерархат полностью разложился, и делал одно общее с властью дело. Дурачил через правоверие быдло. Собственно государственная правоверная церковь была превосходным отстойником, коллектором, куда сливались все, не вписавшиеся в безжалостную реформу, отходы «либеральной модернизации».
Попав под влияние государственного правоверия, все эти униженные и обездоленные переставали быть опасными. Бредовое правоверие погружало их в мир иллюзий, дезориентировало, внушало, что не надо надеяться на себя, не надо пытаться бороться самим, а надо лишь молиться, и ждать исполнения пророчеств. Вместо ясной и чёткой картины мира, где центром является человек, его воля и его борьба, правоверие погружало в мир неведомого, принципиально не познаваемого, алогичного «промысла божьего», где не было место борьбе, а лишь молитвы и упования. В иллюзорный мир грёз, фантазий и несбыточных надежд. Заменяя реальность мечтами психически ненормальных адептов прошлого…
Более того, само сознание исповедующей правоверие публики становилось неизбежно шизофреничным. Даже если туда и попадал нормальный человек, то, поварившись в этой бредятине, он неизбежно терял адекватность. Так как не было никакой возможности примирить в одной голове без риска там что-нибудь основательно сломать, иудофилие библии и антииудаизм Евангелия, царя Иудейского и умученного жидами мальчика Ющинского, официальный национализм и «нет ни эллина, ни иудея», пафос борьбы с грехом и практику, что любой грех прощается, стоит лишь покаяться, плодитесь и размножайтесь и умерщвление тела и безбрачие….
Примерить весь этот коктейль, могло, очевидно, только лишь чудо. В постоянном ожидание, коего, и находилась вся правоверная публика.
Собственно, это и была задача правоверия в рамках государственной политики — расщепить сознание людей на полные противоречий, никак логически не стыкуемые друг с другом блоки, и тем самым не дать утвердится ясному и чёткому сознанию о необходимости жёсткого и бескомпромиссного сопротивления режиму. Сделать так чтобы человек никогда не сказал: моя жизнь — это моя борьба, а лишь вечно ждал пришествие чуда.
Всё было хорошо. Верховный иерарх Лексий, твёрдой рукой вёл, куда надо и как надо, своё обширное хозяйство, набивая мошну беспошлинной торговлей табаком и водкой, и легко успокаивая верующее быдло красивыми миражами о пришествие чуда, проповедуя смирение, непротивление и любовь к власти.
Всё было просто замечательно. Если бы не жара. Было очень жаркое лето. Невероятное жаркое лето. Всему виной оказалась небывалая жара.
Всё, казалось, совершенно всё горело. Высыхали озера, милели реки, воздух был наполнен чудовищной гарью. Люди буквально сходили с ума. Видно, эти, вызванные этой природной аномалией, психологические нагрузки явились последней каплей замкнувшее уже готовое к взрыву сознание правоверных. Как будто горящие леса сожгли последние предохранительные блоки, в итак уже исковерканных и ослабленных исповеданием правоверия головах её духовных чад.
Надвигался праздник Ежегодный праздник, который традиционно собирал толпы паломников. Чествовали святого, который, по преданию, должен был воскреснуть. Вообще то юбилей, когда ждали его воскрешение, уже прошёл. И ясное дело никто и ничто там не воскресло. Но всё равно, каждое лето, толпы правоверных стекались в маленький городок, где была обитель этого святого.
Вот и в это лето туда пошёл народ. Тихий и забитый, он, с маниакальным стремлением черепах, ползущих на гавайские пляжи в период откладки яиц, шёл и шёл, не смотря ни на что, преодолевая все кордоны, молчаливой и покорной массой, сдержать которую не было никакой возможности.
Как будто что-то лопнуло и людская масса, даже толком не понимая зачем, повинуясь чему-то неведомому, дружно потекла в одном направлении.
Напрасно все органы государственной власти пытались остановить и уменьшить это движение, напрасно Верховный Иерарх сделал специальное послание о том, что не стоит ждать в это лето воскресения, и молитва в своём приходе так же благотворна, как и на могиле святого. Напрасно иерархат разослал по всем приходом инструкции, что надо сделать всё возможное, чтобы ограничить число паломников, так как есть опасность давки. Напрасно отменялись поезда, паломники пересаживались на автобусы, напрасно останавливались автобусы, паломники ехали на попутках, напрасно останавливалось автомобильное движение, паломники шли пешком, напрасно закрывались дороги, паломники шли какими-то ведомыми одним им путями и тропами, неведомо как преодолевая все препятствия.
Войска, милиция, многочисленные спецслужбы, вездесущий Сойгу со своим УЧС (управление чрезвычайных ситуаций), всё оказалось бесполезным. Туда пошёл, по крайней мере, было такое впечатление, весь народ. И сдержать его не могла уже ни какая сила. Все предпринятые меры оказались тщетными.
Чудовищные толпы, собравшиеся на месте религиозного праздника, и без того наэлектризованные, в условиях невероятной жары, почти в полуобморочном состоянии, задыхаясь в облаках гари от пылающих торфяников, слезящимися глазами жаждали увидеть чуда.
