Работая вместе с Максом, Даниил Романович заметил у тех ника на большом пальце левой руки твердый округлый нарост — то, что в народе называют бородавкой.
— Не хотите ли избавиться от этой «красоты», Макс? — по казал он на бородавку.
— Вам нужно испробовать аппарат? Пожалуйста.
— Нет, аппарат совсем для другой цели. Я хочу испытать известный препарат, но по-своему. Меня заинтересовала одна проблема.
Рассматривая свою бородавку. Макс сказал:
— Она не особенно мешает, но я готов. Палец — это не нос и не щека. Вы знаете, говорят, у Юв Мэй на щеке была сначала маленькая бородавка, почти незаметная, а теперь превратилась в опасную опухоль.
Галактионов дружески хлопнул его по плечу.
— Не будем. Макс, скрытничать! «Говорят!» Вы ведь точно знаете. Скажите-ка лучше, где и как вы познакомились с Мэй.
Макс достал сигареты, ловко кинул одну в рот, закурил:
— Расскажу. И вам нужно знать… Я работал там, — он мах нул в сторону севера, — в промышленном районе. Наша организация собирала подписи под воззванием о запрещении атомной бомбы. Руководителем у нас был Август Барке, не слышали?
— Нет.
— Возможно, еще услышите. Славный человек! Однажды он привел свою дочку Изабеллу — лет, примерно, пятнадцати — и сказал: «Тоже хочет с нами работать». Удачно шло дело у нее, у этой Изабеллы, она больше всех собрала подписей. Ну вот, тогда я с ней и познакомился.
— С кем?
— С Юв Мэй, — Макс спокойно выпускал колечки дыма. — Это же и есть Изабелла Барке. Тогда она была еще ребенком и мало чем напоминала нынешнюю Ювенту.
— Она переменила имя и фамилию, как это делают артисты?
— Нет. — Макс торчком воткнул окурок в пепельнииу и пога сил. — Ее отца арестовали: подстроили одну пакость, и дело чуть не кончилось смертным приговором.
Семье надо было уехать. Мы достали новые документы. Юв училась здесь, потом по конкурсу прошла в дикторы. Под прежней фамилией ее не взяли бы ни за что.
— Вот как! — удивился Даниил Романович. — И она не боит ся, что ее узнают в лицо?
— Вы употребили не то слово, — заметил Макс. — Опасалась — это верно. Потом привыкла. Пожалуй, для нее меньше опасности быть все время на виду — никому и в голову не придет, что первая красавица Атлансдама, законодательница мод — дочь Августа Барке и принимала участие в нашей организации. Сейчас мы не привлекаем ее к работе. Кроме того, вы заметили, что Юв на экране и в жизни — это далеко не одно и то же.
— Да, заметил. Скажите, а отец ее жив?
Макс помолчал, снова взял сигарету. Тихо ответил:
— Жив. Недалеко здесь, в горах. В лагере… Нам удалось передать ему маленький телевизор. О, это было трудное дело! Теперь он может иногда видеть свою дочь, слышать ее голос, ну и, разумеется, слушает радио. Для него это много значит. Но прошу вас — ни ей, ни кому… Юв нельзя знать, потому что она тогда не сможет спокойно работать. У нее характер отца.
Галактионов молча пожал руку Макса.
— Ну, дружище Макс, приступим к опыту. Испытаем препарат. Вреда, я уверен, не будет, а польза — посмотрим…
Через день, во время умывания, Макс почувствовал, что бо родавка отскочила от пальца. Она выскочила, подобно перезревшему семечку подсолнуха из своего гнезда. В углублении розовела тонкая молодая кожа. Макс показал руку профессору.
— Все в порядке! — сказал Даниил Романович. — Теперь бу дем лечить Юв Мэй. — Но такая доза не для ее нежной кожи — останется шрам, хотя и малозаметный. Послушайте, Макс, вы, кажется, многое знаете о людях… Что представляет собой этот «Мальчик Гуго»?
— С такими людьми мы дела не имеем.
— А мне вот пришлось иметь…
Галактионов в этот день навестил своего пациента. Гуго стал похож на человека — мертвенная желтизна сошла с лица. К нему вернулось сознание. Он знал, какое чудо вывело его с того света. Пока профессор осматривал больного, следил за перевязкой, Гуго не сводил с него глаз — в них светилась величайшая преданность.
Мэй юркнула в открытую дверь и тотчас же захлопнула ее.
— Здравствуйте, Ювента! — приветливо встретил ее Даниил Романович.
Галактионов помог девушке снять плащ, усадил ее в кресло. Достал тяжелую, плотно закрытую шкатулку.
— Вам придется навестить меня не однажды. Опасаюсь давать сильную дозу.
— Я согласна.
— Тогда приступим.
Профессор вынул из шкатулки короткую блестящую иглу, тол щиной не более двух миллиметров, с конусообразным острием. Ювента ждала, что будет делать профессор, как он станет лечить эту маленькую и страшную опухоль. Он показал девушке иглу.
— Вот здесь лекарство. Сейчас вам будет немножко больно.
Ювента закрыла глаза — не потому, что боялась; неудобно было смотреть на склонившееся близко лицо, на густые брови, на большие руки. Пальцы профессора легко коснулись ее щеки, затем плотно прижались.
— Не шевелитесь, — раздалось над самым ухом.
Укол в щеку был такой же, как при взятии крови из пальца. О, если бы так легко можно было излечивать людей от болезни, название которой страшно произнести!..
— Вот на сегодня и все, — сказал, отходя к столу, профес сор.
Ювента вспоминала отца. Чем-то этот русский профессор по хож на ее отца. Брови тоже густые, и руки такие же большие… Нет, не этим. «Вот на сегодня и все», — точно так же говаривал отец там, на севере, когда она работала вместе с ним и Максом. Они делали опасное и очень нужное дело, и каждый вечер отец говорил: «Вот на сегодня и все», — как будто речь шла о чем-то обыденном.
Так и этот профессор.
— Что это за игла? — спросила Юв. — Что в ней?
— Теперь-то в ней ничего нет. — Профессор подбросил игол ку на широкой ладони. — Разве только сам металл что-то стоит. Платина!
«Платина! Какая, должно быть, дорогая вещь!» — У Мэй сра зу же возникла мысль: как дорого обойдется ей это лечение?
— А что было внутри?
— Радиоактивные изотопы. Они теперь в вашей опухоли. Стенки иглы делаются из платины, как фильтр, для поглощения излучений. Вот так…
— И вы… вы уверены в успехе лечения? — Ей нужно было, чтобы профессор еще раз подтвердил свою уверенность.
— Да. Предположим даже, что это злокачественная опухоль, — и то уверен. Возможно, останется небольшое белое углубление, как след оспы, он будет почти незаметен.
— Ах, как я благодарна вам!
— Я — тоже…
Мэй в недоумении пожала плечами.
— За что?
— Вы натолкнули меня на важную мысль. Очень хочется рабо тать, — просто ответил профессор. — Мне ведь трудно было…
