– Браун всегда любил сэндвичи с арахисовым маслом, – сообщил ему Спад. – Вы просто подойдите к мосту с большой корзиной сэндвичей и спросите… так, дайте подумать… Надо придумать какой-нибудь заковыристый вопрос, чтобы выманить его из укрытия, такой вопрос, на который только просвещенный человек вроде него самого может дать ответ. А что если вы попросите любого, кого обнаружите под мостом, забрать сэндвичи, не пользуясь руками? Когда кто-то даст вам убедительный ответ, вы поймете, что он и есть Биби Браун!
Каков должен быть «убедительный ответ», бывший шеф объяснить не смог. Пока что Хьюберт П. МакМиллан столкнулся с тем, что корзину с сэндвичами выбивали у него из рук ногой: такая тактика, хотя и оказавшаяся весьма эффективной со стороны шайки обитателей подмостья, применивших ее, все же не показалась ему слишком просвещенной, когда потом, убегая прочь по берегу мимо гниющих пирсов и заброшенных доков, он обдумывал происшедшее. Из другой шайки подмостных бродяг кто-то просто крикнул ему: «Поставь корзину, не то убьем!» – и это была не менее эффективная реакция, но, как подумалось Хьюберту, еще более далекая от просвещенности; и он снова бежал, на сей раз через покинутые химические заводы и минуя брошенные бензохранилища, заполонившие этот конкретный отрезок речного берега.
Вполне естественно, что Хьюберт испытывал немалое беспокойство, предпринимая свою следующую попытку.
– О Жители Подмостья! – крикнул он во тьму, царившую под мостом. Он использовал такой метод обращения как достойный и вполне пригодный для его задачи или – во всяком случае, он так надеялся – достаточно уважительный, чтобы отвести любые возможные попытки насилия. – О Жители Подмостья! – воззвал он в пещерную тьму и услышал эхо собственного голоса, возвращенного ему опорами моста. – Я принес сэндвичи с арахисовым маслом! Вы можете получить их, сколько захотите – если сумеете забрать их, не используя рук!
Ответа не последовало. Хьюберт вглядывался в черноту, ноздри его заполняли темные сырые запахи замусоренного речного берега. Он поправил галстук и опустил взгляд на свои ботинки, покрытые пылью и явно требующие, чтобы их хорошенько почистили. Хьюберт уже совсем было собрался отправиться назад, в свою комнату в мотеле, и выяснить, не сможет ли он поймать по телеку соревнования по лакроссу, когда совершенно беззвучно откуда-то сверху, из потайного места на ферме моста к нему спустилась веревка. К ее концу был прикреплен огромный рыболовный крючок. Крючок подцепил корзину за ручку, выдернул ее из пальцев Хьюберта, и она быстро поехала вверх, в сплетение мостовых конструкций у него над головой.
Умный ответ, решил Хьюберт. Умный, но вовсе не просвещенный. Что бы это ни означало.
«Во всяком случае, сам я сейчас просвещаюсь, получаю образование, – думал Хьюберт, торопясь с пустыми руками к шоссе, на этот раз, к его великому облегчению, никем не преследуемый. – Вот ведь как, я живу здесь, в Америке, где прожил всю жизнь, а не имею ни малейшего понятия о том, как много вокруг людей, вынужденных обитать под мостами».
14. Глаза, горящие от голода
Это был последний день Президента Спада Томпсона в Большом Доме, и хотя быстро приближалась полночь, он не мог заставить себя уйти. Лучи фар от машин, бегущих по Трансильвания-авеню, ползли по потолку Продолговатого кабинета, где он сидел в темноте, в отчаянии мечтая о напитке, более крепком, чем имбирное пиво, которое он меланхолично побалтывал сейчас в бокале. Спад провел ладонями по гладкой поверхности старого письменного стола, привычно уперся локтями в чуть заметные углубления на крышке, образовавшиеся за рекордные пять сроков его президентства… Будущее представлялось огромным, невообразимым, пугающим.
Наконец он опустил голову на руки – отдохнуть.
Бывшему Президенту Спаду Томпсону снимся сон. Во сне он увидел несколько крупных темных фигур, напоминавших огромных воронов или каких-то хищных птиц. Они кружили в воздухе высоко над куполами и монументами Столицы. Они кружили в восходящих потоках воздуха, почти не испытывая необходимости взмахивать крыльями. В то время как Бывший Президент наблюдал их полет, к ним присоединились другие птицы, потом еще и еще, скоро их были уже десятки, а затем и сотни. Спад все смотрел, а они начали снижаться. Они спускались все ниже и ниже огромными ленивыми кругами, неторопливые, уверенные в себе и в своем предназначении, словно стервятники, спускающиеся на пир, который не требует спешки, ибо добыча уже мертва.
Потом, когда птицы стали кружить еще ниже, Спад разглядел, кто они были на самом деле. Оказалось, это вовсе не птицы, скорее люди – мужчины в темных костюмах с широко распахнутыми пиджаками, чтобы, как крыльями, ловить ветер, время от времени лениво взмахивая полами. Их галстуки свисали прямо вниз, словно маятники, и каждый мужчина сжимал в зубах сигару, однако длина сигар была разной. Облачка дыма выходили у них изо ртов, а они все кружили и спускались, спускались, спускались, теперь двигаясь более энергично; глаза их горели от голода, и они один за другим садились среди столичных зданий, чтобы наброситься на еду.
Они все время проходили мимо друг друга. Как-то раз, когда Бадди шел по тротуару в Цинциннати, он прошел мимо Ронды, готовившей репортаж для газеты «Бродячая кость». Она была так близко, что они могли бы соприкоснуться руками, если бы только каждый из них узнал другого и понял, кто он такой. Но визг тормозов отвлек внимание Бадди в критический миг, и их глаза не встретились; так что это событие было отмечено лишь странным чувством смещения, возникшего у каждого в душе: так мог бы чувствовать себя кусок железа – если бы чувствующее железо существовало в реальной жизни, – когда его подносят к магниту.
Три года спустя, в Провиденсе, Ронда садилась на поезд, как раз когда Бадди выходил из вагона. Она чихнула, и Бадди сказал: «Будьте здоровы». В тот момент, когда двери вагона закрылись, его охватила тоска, и он долго стоял, глядя вслед исчезавшему вдали поезду, совершенно не понимая, в чем дело.
Однажды вечером, в Мемфисе, Бадди взял билет из рук Ронды, входившей в шатер цирка; но, хотя у Ронды вдруг возникло явное ощущение, что ей необходимо немедленно, тут же на месте остановиться, за ней тянулась длинная очередь посетителей, и она не могла придумать никакого разумного повода, чтобы так поступить. К тому времени, как Бадди закончил работу, Ронда исчезла в беспорядочно движущейся толпе.
В те годы оба они беспрестанно ездили с места на место: Бадди из-за цирка, а Ронда из-за «Бродячей кости», и странный магнетизм судьбы словно нарочно снова и снова подталкивал их поближе друг к другу, как бы в надежде, что они в конце концов найдут возможность поговорить. Такая возможность наконец возникла в тот день, когда намеревавшиеся вскоре стать знаменитыми «Артисты Цирка-Шапито за Новый Мир» демонстрировали свое искусство у Большого каньона.
