— Я тоже, мне ведь только двадцать.
Венька расхохоталась в полотенце, чтобы не разбудить «малышку».
— А мне, дуре старой, еще в троллейбусе показалось, что тебе под сорок. Теперь все ясно — ты студент!
— Что, глаза косят враз на четыре стороны?
— Нет, больше и квадратные… Треплешься больно складно, научились там в институтах на собак брехать… Допьем, что ли? Не хочешь? Так оставь на опохмелку… Меня с нее тоже воротит… Ладно, посиди покури, пока не улизнул. А потом ведь все равно улизнешь, хоть на цепь тебя сажай. Охота тебе со старой бабой валяться… Может, тебе чайку свежего заварить на дорожку?
— Вот если б хлебушка да с полбуханочки.
— А это пусть тебя в твоем общежитии ухажерки раскармливают. В этом публичном доме подставляют только за спиртное.
— Я — ничего не слышал, ты ничего не говорила, — как–то странно обиделся Лева.
— Тогда и жалеть не об чем… Ну, ты сразу к дурочке помоложе пойдешь или чайку выпьешь?
Лева не глядел на нее. Мял в пальцах сигарету, из которой просыпался табак.
— Нечего добро на ветер пускать… Есть еще такие, что окурки подбирают. А ты табаком соришь. Ну, что, бородатый Лева, долго меня мытарить будешь? — где–то надломив свою решимость, ломким голосом спросила Венька. — А я думала — этот раввин меня в свою веру перекрестит.
— Простые иудеи не крестятся, а мессианские могут.
— Во, сам себя выдал — все знаешь по жидовской вере… А как тебя по твоей вере зовут?
— Зови меня Лейба, а для тебя — Лев, Матвеевич. Легко запомнить — Левий Матвей, апостол был такой у христиан… Давай чаю.
— А чаю можно правоверным иудеям?
— Можно… Только я не правоверный иудей, а мессианский православный иудей.
— И с сахаром таким вот пить можно?
— Особенно с сахаром.
— Тогда я мигом…
Венька легко скользнула мимо Левы, на минутку задержав его руку в своих ладошках. Так у ней передавалась нежность.
Затарахтел хромой на одну ножку холодильник. В раскрытую форточку еще долетали утихающие звуки транспорта. За стихшим шумом машин можно было услышать шаги позднего пешехода. Цокот каблучков по асфальту с непривычки можно было принять за цоканье подковами по асфальту цирковой лошадки на параде–дефиле. Такое громкое ночью эхо после дождя.
Студент задремал за столом с непривычки к спиртному. Когда Лева поднял с кухонного стола голову и продрал глаза, Венька стояла перед ним с неприглядным подносом в руках. Чай уже успел завариться, а Венька успела причепуриться в ванной. Теперь от нее пахло дешевыми духами и слишком сладкой и слишком дешевой губной помадой.
— Ты спать сюда пришел?
— И спать тоже…
* * *
Венька расстелила надувной матрас прямо на кухне. Тяжелый Лева прилег — и под ним жалобно заскрипели половицы.
— Не провалимся? — опасливо нажал на ходящий ходуном под рукой пол.
— И не таких выдерживало. Проверено.
— А почему тебя так странно зовут?
— Венька — она и в Африке Венька. Ты думаешь, я из твоих? — Даже с какой–то надеждой отыскать родственников или соплеменников спросила она.
— Это может показать только экспертиза ДНК, хотя еще и необязательно ее данные для раввината станут доказательством.
— А зря, хоть бы в жидовку перекрестилась, может, жить полегче стало малость.
— Матери своей не помнишь?
Венька всматривалась в полутемные углы, где еще не затихли тараканы. Потом проверяла, что завелось у нее под ногтями.
— Отчество я себе сама в детдоме придумала — Вениамина Иосифовна. По–еврейски, да?
— Да у ж по–некаковски…
— Чего ты меня, как ту картину рассматриваешь?
— Да уж накрасилась ты не ко времени…
Она притянула его лицо за бакенбарды поближе и с нежданной даже для себя самой нежностью поцеловала. Потом долго отплевывалась:
— Борода в рот так и лезет!
— Мамка!!! — раздался из–за стены капризный ото сна бас Маришки.
* * *
Венька сердито высвободилась из лап Левы.
Девочка лежала на кровати, потягиваясь и зевая.
— Ну что тебе не спится? Ну что ты все «мамкаешь»?
— Кто там у тебя сегодня? — просила дочка со старушечьей въедливостью.
— А тебе на что знать? Спи себе!
Маришка обиженно надулась на мать.
— Опять мужика привела.
— Как тебе не стыдно! — шикнула на нее мать. — Взрослая девочка, скоро сама мамкой будешь… Он же все слышит.
— Ни и пусть!.. Ну и пусть слышит! — захныкала Маришка. — От тебя водкой воняет… тебя снова с работы выгонят… Где мы деньги возьмем? Ты мне когда еще обещалася джинсы купить!
— Куплю, Маришечка, куплю, золотой ты мой!
— Меня и так во дворе все тобой дразнят.
— Сами проститутки добрые, знаю я таких.
— А они говорят, что ты еще с мужиками водку наравне хлещешь.
Бессильно уронила судорожно сцепленные руки и ответила срывающимся полушепотом:
— А ты их не слушай, деточка…
— Все равно выгони его!.. Выгони… выгони… выгони!
— Не говори так… Ты ведь его не знаешь! Может, он хороший.
Маришка, давясь слезами, натужно тянула:
— Он противный… противный… а ты — пьяница! Мой папа генерал, а вы все шпана!
— Ну все, Марина батьковна — все! Мне это уж надоело слушать… Нечего реветь, тут на твои слезы никто не позарится. А твой папа генерал тебя кинул и знать о тебе не хочет.
Рев набирал обороты. Мать тоже взвилась не на шутку:
— И охота тебе мать доводить? Мы ведь не шумим, посидим себе тихонечко за чаем и разойдемся.
— Тебя скоро в тюрьму на лечение сдадут, так учительница говорила!
— Давай с тобой по–хорошему? Пойми, маленький мой, мамка ведь еще не старая.
— Нет — старая…
— Пойми ты, кукла бессердечная, нужен мне кто–то рядом… Иначе я совсем… будут тебе и джинсы и тримсы, если мать опять запьет… Что ты мне жизнь ломаешь!
— Потому что нет уже твоей жизни, а наступает моя! Я уже почти взрослая, а ты меня позоришь. Так учительница говорила.
Венька чуть ли не по–звериному зарычала.
— Мои парни над тобой смеются, — выпалила Маришка.
— Так ты уже и с парнями снюхалась?
— Имею полное право, как ты. Тогда я тоже парней водить домой начну, как ты.
— Только попробуй. Убью своими же руками.
— Тогда пусть он уходит.
— Он останется здесь, а ты хоть в стенку влипни!
— Тогда я лягу между вами!
— Тебе не стыдно?
— А тебе? А я тогда уйду!
— И уходи! Уходи, куда захочешь, сейчас же уходи!.. Нечего к родной матери в свекрухи набиваться и за подол ее держать на привязи… Не ты меня, а я тебя качала… Родила, да не облизала… Просто иезуитка какая–то. Вся в папашу. Тоже генеральша будешь добрая!
