— Двадцать пять.
— А план у нас какой?
— Тридцать пять. Но пятью пять не может быть тридцать пять. Это пятью семь тридцать пять.
— Пятью семь нам не утвердили.
— Значит, будет у нас двадцать пять.
— Но нам утвердили тридцать пять.
— Где утвердили? В таблице умножения?
Помолчал директор, побарабанил пальцем по столу.
— И откуда, — говорит, — ты у меня такой умный?
— Я, — говорит бухгалтер, — из школы пришел. Детей я боюсь, вот поэтому.
Сняли с него премию.
— Сколько будет пятью пять?
— Двадцать пять.
Сняли премию и половину зарплаты.
— Как насчет пятью пять?
— Двадцать пять.
Сняли премию, зарплату, вычеркнули из очереди на квартиру и закрепили это все строгим выговором.
— Как пятью пять?
Молчит бухгалтер. Язык не поворачивается. Наконец повернулся:
— Отпустите меня, я лучше в школу уйду. Там хоть и дети, и низкая успеваемость, но там по крайней мере пятью пять двадцать пять.
— Зачем тебе это? Может, денег прибавится или квартиру без очереди дадут?
— Ничего не прибавится, ничего не дадут, но когда пятью пять двадцать пять, как-то чувствуешь себя человеком.
У нас на перекрестке регулировщик стоит, так тот шире смотрит на вещи. Правда, на перекрестке более широкий обзор.
Вообще-то он не регулировщик, а учитель географии, но сбежал из школы, потому что боялся детей.
Стоит регулировщик посреди улицы и наслаждается покоем. Разве ж это движение! Вот в школе у него было движение, когда учеников выпускали на перемену! Того и гляди растопчут, не знаешь, какой держаться стороны.
А здесь — порядок. Пешеходы стоят — машины движутся, машины стоят пешеходы движутся. Здесь ведь не школа, здесь можно и оштрафовать.
Стоит регулировщик, козыряет своим бывшим ученикам. И удивляется: все его отличники ходят пешком, а двоечники разъезжают в машинах. Вот этот, инженер, — пешком. А вот этот, завмаг, — в машине.
Задумался регулировщик: почему это так? Почему плохие его ученики живут хорошо, а хорошие — плохо?
И только он задумался, как сразу треск, лязг… Когда стоишь на проезжей части, не задумывайся.
В общем, что там говорить. Не так важно выбрать профессию, как вовремя ее поменять. Если б Гершель своевременно не поменял свою профессию музыканта, планета Уран была бы открыта с большим опозданием, а если б химик Бородин не занялся музыкой, то опера «Князь Игорь» не была б написана никогда.
А если б Зощенко не сменил профессию юриста на профессию солдата, а профессию солдата на профессию сапожника, а профессию сапожника на профессию актера, а профессию актера на профессию телефониста, а профессию телефониста на профессию агента уголовного розыска, а еще несколько профессий на профессию замечательного писателя Зощенко, то у нас не было бы Зощенко.
Так я и сказал официантке Ане. Возможно, мы еще будем ее читать.
В небольшом литовском городе есть ресторан «Нора бобра». Маленький такой ресторан, но производящий сильное впечатление.
Ничего не производящий — только впечатление. Из телячьего — только восторг!
Он решен очень скромно: на лесной полянке вырыта яма для костра, вокруг нее скамейки, а на склоне, буквально в нескольких метрах, настоящая нора бобра.
Ее даже рыть не пришлось: бобр сам ее вырыл. А ресторан уже потом к ней пристроили.
Здесь отличное обслуживание, если посетитель не ленив: доставай продукты, разводи костер, жарь, шкварь, обедай в свое удовольствие.
И никакой пышности, никаких лишних затрат. Это ограниченность требует неограниченных средств, а остроумие довольствуется малым.
Когда древний Диоген был еще совсем молодым Диогеном, он попросил у оракула совета, как ему дальше жить. И получил ответ: нужно произвести переоценку ценностей.
Один мой знакомый советовал мне то же самое:
— Ты считаешь это несправедливым? А ты считай его справедливым и будешь спокойно спать. Тебя возмущает глупое? Считай его умным. А бездарное талантливым. Неужели это так трудно? Черт с ним, пусть оно будет талантливым. Зато ты будешь спокойно спать.
Мой знакомый не был оракулом, поэтому он выражался прямо. А оракул выражался загадочно. Переоценка ценностей! Иди знай, что переоценивать и насколько.
Диоген по-своему понял оракула и занялся какими-то темными махинациями. Что-то покупал по дешевке и продавал втридорога, произведя у себя дома переоценку. Проще говоря, он занимался подделкой монет.
Но время разъяснило ему слова оракула. Переоценка ценностей означала совсем другое. Если ты не можешь иметь, что желаешь, желай то, что можешь иметь.
Диоген прожил долгую жизнь, и ему ничего не нужно было для счастья, — в то время как Александру, его современнику, для счастья понадобилось завоевать целый мир и все равно терзаться тем, что вселенная остается незавоеванной.
И тогда Александр сказал знаменательные слова:
— Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном.
Чего только не рассказывают о философе Диогене! Он и в бочке жил, и человека искал с фонарем, и даже у статуй просил подаяние — чтоб приучить себя к отказам…
Может, они оттого и окаменели, что слишком часто отказывали?
Теперь у них никто ничего не просит, и сами они ни в ком не нуждаются. Даже не смотрят друг на друга — просто стоят.
Общество, в котором никто не общается друг с другом, каждый сам по себе — из опасения: вдруг кто-то о чем-то попросит.
Лишь иногда улыбка блеснет на устах, когда вспомнят старого Диогена. Был такой. Ходил, просил подаяние. Приучал себя к отказам. А кого приучил?
Думать надо, тогда будешь жить. Будешь отказывать сам, а не ждать, чтоб тебе отказали.
А не будешь думать — Диогеном родился, Диогеном помрешь…
Вот чему улыбаются статуи.
Александра Македонского, который варился у Данте в аду, Рабле наказал еще и тем, что заставил чинить штаны Диогена.
Там, в аду, у Диогена появились штаны. Хоть и дырявые, но все же штаны… Плохо только, что из-за них его поместили в ад — поближе к месту новой работы Александра.
Видно, правильно говаривал философ: лучше ничего не иметь. Стоило появиться штанам, как начались неприятности.
Счастье — в самих желаниях, а не в удовлетворении желаний. Требуя у жизни удовлетворения, мы вызываем собственную жизнь на дуэль.
