– Ну, повернули, Виктор Викторович! – Андрей восхищенно смотрел на председателя.
Тот удовлетворенно крякнул:
– Как ты сказал… смерть есть обыденное, очередное… из превращений? Пожалуй, соглашусь… А вот эти-то, начитанные… полбанки с луком в коромысло… вряд ли.
Платок вернулся в карман. С минуту каждый думал о своем.
– И вообще, много грусти в тебе парень, – Крамаренко вздохнул. – Заметно не только мне. Это хорошо и плохо. Плохо, что рано.
– Да повода гулять, вроде, нет, – чуть помедлив, ответил Андрей. – Вон, другие по три книги в год издают… бездарен или ленив, уж и не знаю на чем остановиться. Иногда и страницы за день не напишу.
– Приговариваешь себя. Тоже и хорошо и плохо. Попробую успокоить.
Председатель потрогал кончик носа, размышляя с чего начать…
– Понимаешь, Андрюша, быть молодым писателем невозможно. Если ты молод, закончил университет и пишешь – это ремесло. И будет оставаться таким, покуда не пройдешь длинный путь под названием «жизнь». По адовому полю ее.
– По адовому?
– Именно, дорогой. И путь тот одинаково горек у всех. И у богатея, утешенного «Форбсом», и у последнего беспутного пьяницы. Печальные университеты, брат. Не верь, кто отрицает. Без набитых шишек передать людям можно только пошлость и пустоту. Или выверт… увлекая подменой любви суррогатом, воспевая, там, силу… читай – насилие. – Собеседник откашлялся. – В подменах недостатка нет: красота, расчет, похоть – полки ломятся. А если освоил еще и восточные практики… есть и такие, получится удивительно полноценный бред. Они ведь меняют адекватность – губят принятое по родовой вертикали. Но оригинально, влечет, а значит – продаваемо! В общем и дело-то в последнем. Я уже говорил.
Он помолчал.
– Немногим, ох немногим удается оставить ремесло позади. – Председатель покачал головой. – И заметь, явный признак, что ты в «жопе» – плодовитость!
– В чем же отличие ремесла… от таланта? – Андрей вздернул брови. – Полно достойных и молодых. Всегда, подозреваю, было так. Толстой тоже не в пятьдесят начал.
– Верно. Но ремесло он оставил в пятьдесят. Кстати отличие того от другого мне помог понять один профессор, из «Строгановки». Много лет назад дочка моя, радость папина… дай бог ей здоровья, заканчивала школу и была, так сказать, на перепутье. Сын-то на футболе помешался, как и я по сей день, а она ничем особо не увлекалась, но при этом рисовала. Причем странные выходили рисунки. Изгибы, линии, переходы, оттенки, что-то похожее на миры… и вдруг подобие розы… из наколок иглой, короче, абстракция. Но смотришь – завораживает. Рисовала везде, в школе на уроках, дома, в гостях… где бумага попадалась. Взял я в охапку листочки те, да поехал в «Строгановку». Нашел профессора и спрашиваю: «Что выйдет из нее, куда поступать?» А он помолчал и говорит: «Раннее творчество. А вот, куда… даже не скажу. Могла бы на любой наш факультет, да не поступит. Обязательный экзамен – рисовать лицо натурщика. Фас, профиль… там. А ведь она в художественную школу не ходила? Впрочем, что спрашиваю, там выбивают все это. – И тычет в листки. – Убили бы творчество. – Потом подумал и огорошил: – Но если уж очень захотите, я за три месяца могу научить ее. Не бесплатно, конечно». – И смотрит на меня обалдевшего. «Как научить? – говорю, – разве для этого талант не нужен?» – «Да какой талант? Ремесло. Там полпальца отступить, здесь добавить, вот и нос с бровями. Ремесло». – Тут я осмелел: «И меня сможете? Научить»?.. – тогда еще жил надеждой поездить на этюды – девки молодые всё вокруг вертелись. – «Три месяца, и можете пробовать портрет, – отвечает». Вот тогда и понял: научиться живописи может любой, а в искусство превратит один из тысяч. Так и в литературе. – Виктор Викторович достал сигареты, помял пачку и, смутившись, со вздохом сунул обратно в карман. – Бросаю. Дочери обещал.
– Значит, всё лучшее впереди? – Андрей грустно улыбнулся.
– Главное… человек делает в конце.
– А как же умирают молодыми? Или вообще детьми?
– Заметь, я не сказал: в старости. Выходит, уже сделали главное. Повезло. Раньше нас к богу с ответом приступят… за то, что признавали идолов, да кумиров. А мы попозже, но с грузом потяжелее. Набиваем неудобными вопросами, своё предсталище перед богом-то! Так-то брат, не завидуй.
– А дети?
– Тоже сделали. Может, кому-то просто своим рождением… Даже, скажу страшнее, – порой нерождением. Этот факт сам по себе меняет мир… каждого из нас, а не только участников… того и другого.
– Что-то невероятное говорите.
– Давай-ка вернемся к тебе. Вот ты говоришь, и странички не выходит иногда. Поверь, забирать у себя, отдавать книге душу, больше двух, трех часов в день нельзя. И не потому что не хочешь – она не может. Душа. Рвать сердце сверх и жить – не получится. Срабатывает защита. Бессилен человек. А по книжке или картине в полгода – ремесло. Не отдаешь, а забираешь. Не добро, а деньги. Если согласен – будет всё. И романы, и хоромы и даже похороны. К ним готовятся, рисуют в воображении. И будут. Но с тяжелым монументом. Давить будет до смерти. До настоящей. А отдавать… – труд тяжелейший. Таким не по плечу… – Крамаренко вздохнул. – Но сначала, Андрюша – адову дорогу. Все проходят, получают, но редко кто отдает. Единицы. И вообще… – он усмехнулся и хлопнул вдруг в ладоши, – если от кого услышишь, что он художник – осмотрись, нет ли рядом зазевавшихся санитаров.
Собеседник не мог сдержать улыбки:
– Думаю, все-таки народ не согласится. Посмотрите сколько написано, книг, картин, фильмов снимается… и любой скажет – искусство.
– Ты за всех не отвечай. Они еще и о духовности порассуждают. Важно не то, что скажут, а та правда, которую знаешь только ты… только! Для заработка делал или деньги приложились? А может о статусе думал своем?., ну, среди друзей? «Писатель»! Щекочет? А? Меня тоже щекотало, не дрейфь. Мол, смотрите, снимаюсь, выступаю, востребован народишком-то! Именно так, уменьшительно. Кто ж не мечтает о такой славе? Народной? Вдумайся, как виртуозно маскируют тщеславие. А другие нагло, натиском! И ты туда же! Здесь главное – очухаться. Если мечтаешь о народной, а не с собой говоришь и о себе, подл для души-то становишься. И для их и для собственной. А вот если не кому-то, а себе нашел место… на страницах, свою роль на сцене… жизни-то – держись до боли, зубами скрипи – будь покоен, если на душу легла… на твою, подчеркиваю!., то и на другие без намерения уже подействует. Точно! А желать такого намерения – преступно. Само случится. И кто-то не сопьется, не станет подлецом. Остановит. А иной и пример возьмет. Тут уже совсем другие «пенаты». Это тебе не счет с нолями, не золоченые карнизы. И дети пойдут в награду. В самую что ни на есть высокую, а не в обузу и боль. И не поверишь, какой цены огонёк засветится в тебе, засверкает. Никакой «Кохинур» во сто карат не увлечет. Другим станешь! Так кто ответит, что на уме-то у тебя было? Второе – забота о людях? Ну-ка? А может, на Сахарова? С плакатиком? По телику увидят! А?
