Привставший во время монолога Илья Игоревич, рухнул на табурет и махнул рукой: «Мол, что я перед вами распинаюсь. Я в вашей власти – делайте, что хотите!» В комнате на несколько минут повисло тягостное молчание. Страстное выступление Протестантова, конечно, не смогло никого убедить, но…
— Коллеги, я прошу вас дать мне возможность побеседовать с пациентом с глазу на глаз. — Прерывая тишину, попросил Сергей Иванович после небольшого раздумья. — Уверяю, это не займет много времени…
Оба доктора послушно поднялись. Мартышкин же продолжал невозмутимо сидеть, словно просьба Краснова к нему не относилась. Однако Сергей Иванович настоял на своем:
— Я знаю, что у вас инструкции, капитан, и вы обязаны неукоснительно их выполнять. Но я хочу провести небольшой медицинский эксперимент, и свидетели могут помешать.
Видя, что его слова не возымели должного эффекта, Краснов, «надавил» на несговорчивого наблюдателя:
— Я вторично вынужден напомнить вам о том, что вам и так хорошо известно. По той причине, что я служу в четвертом отделении института, я имею звание полковника КГБ. И уже не как врач, а как старший по званию офицер, я вам приказываю, капитан, оставить меня наедине с подследственным.
Мартышкин вышел, всем своим видом демонстрируя, что это не обойдется даром упрямому доктору, который нянькается и канителится с арестантом.
— Поймите меня правильно, — сказал Краснов, когда они остались вдвоем. — Я не берусь судить, насколько вы правы в своих предположениях – время покажет. Но мне вообще претит роль вашего судьи. Вы мне глубоко симпатичны и я искренне желаю вам помочь. Но, увы, я такой же заложник системы и все, что мне остается – это выбирать из двух зол меньшее. Выбор очевиден. Я убежден, что в больнице, пусть и психиатрической, пусть и тюремной, вам будет гораздо комфортнее, чем на «зоне». Полечитесь пару-тройку лет, и если будете правильно (доктор сделал нажим на слове «правильно») себя вести, выйдете на свободу еще до того, как по вашим же фантастическим прогнозам наш великий и могучий прекратит свое существование…
***
— Вот такая история, Петруша. Нам уже трудно представить, что еще не так давно одни люди угнетали других, преследовали их за веру, за убеждения, за преданность идеалам, за приверженность науке. В наши дни Протестантова почитали бы за великого Человека, совершившего переворот в сознании масс, а современники признали его невменяемым. А еще три века назад, его вообще бы сожгли на костре, как Джордано Бруно.
— А какова дальнейшая судьба Протестантова?
— Дед говорил, что в самом начале века ему снова довелось повстречать того самого Мартышкина. Он, дослужившись до полковничьих погон, с развалом Союза вышел в отставку и как многие в то время, пытался заниматься бизнесом: мотался за товаром в Турцию, играл на бирже, «облагал данью» других предпринимателей. Когда Мартышкин понял, что все предсказанное Протестантовым, как в кошмарном сне, сбывается, он решил разыскать «пророка». Бывший чекист тогда признался деду, что у него были идеи использовать технологию Ильи Игоревича для своих корыстных целей: прогнозировать курсы акций и строить модели возможного поведения партнеров и конкурентов. Только вот не вышло у него ничего. Мартышкин, используя свои связи в спецслужбах, навел справки и выяснил, что Протестантов умер от двусторонней пневмонии в марте 1983 года. А ведь ему было чуть за тридцать. Сколько он мог еще сделать, не мешай ему…
— Эх, пострадал человек! И ведь во всем прав оказался!
— Да, Петя. И мало того, что он был первопроходцем, идущим по зыбкой почве только-только зарождающейся науки – футурологии. Главное, что он первым постиг сам и указал другим, те простые средства, которыми мы, люди, можем разумно влиять на свое будущее. Да ты и сам это прекрасно знаешь…
— Точно, Николай Васильевич! Нам с детства все уши прожужжали: Воля, Терпение, Разум и Труд нас в светлое Будущее приведут! Только я не знал, что этот универсальный рецепт счастья – формула, открытая Протестантовым. Думал: просто обычный фольклор…
— Думал он…эх, ты, мыслитель! — улыбнулся директор. — А знаешь, что мне в этой истории кажется самым фантастическим? То, как Протестантову удалось получить такой долгосрочный и главное верный (уж мы-то, живущие в 2061-ом это теперь точно знаем!) прогноз на тех допотопных машинах, что и компьютером язык не повернется назвать. Гений, одним словом! Что тут еще скажешь!..
Привалов Сергей
176: Новый 2061-й
Купол скрылся из поля зрения, и Антон Шувал невольно поёжился. Он ещё никогда, без присмотра, не удалялся от города на расстояние больше, чем в пять километров. Тяжёлая шестиколёсная машина шла легко и мягко гасила все неровности. Парень включил автопилот и откинулся на спинку кресла.
По обе стороны от дороги лежали бескрайние поля искусственных насаждений укрытые плотным целлофаном. Под порывами холодного сухого ветра он вздрагивал, и по нему бежали волны как на море. Уголки губ Антона помимо его воли опустились вниз. Парень никогда не видел настоящий океан или хотя бы маленькую речку, что в изобилии бегут по равнинам и горным склонам на Земле. Самое большое водное пространство – небольшой бассейн в самом центре города.
Его родители прибыли на Марс с первой волной колонистов, и он уже родился здесь. От этого бледный цвет кожи, никогда не видевшей настоящего Солнца и рост почти два метра, благодаря пониженной гравитации.
— Тош, ты чего? — спросила Юля, глядя на Антона.
Парень оторвал взгляд от Марсианского пейзажа и посмотрел на девушку. Красивая, стройная, пышногрудая, жгучая брюнетка. В голубых глазах всё тот же блеск, как при их знакомстве, чёрные вразлёт брови, над которыми крылом нависала прядь волос. Но главное, цвет её кожи, не был таким болезненно-бледным, как у Антона. Она родилась на Земле и после университета вместе с родителями переехала на Марс. Они были какими-то учёными. Юля не рассказывала, а он не спрашивал.
— Расскажи о море, — попросил парень.
— Я тебе уже сто раз рассказывала. — Надула губки девушка, но посмотрев в бледно-карие глаза Антона, в которых смешались настойчивость и печаль, начала. — Белый песок, переливающиеся на солнце волны, солёный, неповторимый вкус воды, ощущение свободы… Когда солнце закатывается, его отблеск отражается на воде и кажется что это картина. Однако нет, она движется, медленно-медленно. А ты сидишь и любуешься, пока солнце не сядет, пока последний луч, не скользнёт по водной глади, прощаясь с миром. — Юля замолчала, и через минуту продолжила, — Потом становится тихо, и даже беспокойные волны перестают накатывать на берег, замирают, словно, ложатся спать…
