— Почему вы полагаете — один компонент? Их целый букет, — не выдержал биохимик.
— Я говорю об основополагающем компоненте, — поправляется Караев. — Каковым является Время. И ничто кроме него. А потому-то термин «биополе» — не совсем точный. Правильнее было бы это состояние в человеке называть «бихроновым полем». То есть термином, состоящим из двух слов: «биология» и «хронос».
Взяв в руки мел, Караев нарисовал на доске круг и заключил его в спираль, внешне напоминающую пружину. Круг он назвал земным шаром, а пружину, в которой оказался этот шар, назвал спиралью Времени Земли.
— Наша планета, — пояснил он, — плавает в Пространственной среде Времени. Я изобразил её в форме спирали. Сама же спираль, на мой взгляд, представляет собой жгут волокон. Каждая из волокон имеет прямое отношение к отдельно взятой мыслящей особи. То есть человеку. Поскольку именно на нем, на том волокне, записана программа жизнедеятельности того или иного человека.
Потом Караев, не отрывая руки от доски, начертил человеческую фигуру. Ниже лба, у переносицы, нарисовал маленький кружочек, который он запеленал в пружинку, похожую на ту, коей окутал изображённый им «земной шар». Ткнув пальцем в кружочек, он назвал его «отрицательной частицей» по отношению к биоформе человека, или Душой.
— Кому как удобней, пусть так её и называет, — сказал он. — А вот эта паутинка, запеленавшая её как бабочку в коконе, является волокном индивидуального времени человека. Физическая, или материальная, основа этих паутинок аналогична нитям жгута спирали Пространства — Времени, на которых та или иная из паутинок замыкается и на которых записана программа всей жизни той «бабочки» — от рождения до биологической кончины. Паутинка кокона и волокно спирали планетного Пространства-Времени, принадлежащее этому кокону, находятся в обоюдном приёмопередаточном режиме…
Таким образом, нарушение такого контакта по причине, положим, обрыва волокна в планетной спирали Времени или её слабины, вызывающей замыкания на другие волокна, дают сбои в психике человека. Делают его душевнобольным. Образно говоря, это эффект застрявшей на пластинке иглы, которая требует механического толчка, чтобы она заскользила по нужной дорожке.
— Стоп, дорогой Микаил Расулович, — вскинув двойной подбородок, пророкотал сидевший в третьем ряду действительный член Академии наук СССР Марк Исаевич Суздалев.
Он руководил Институтом космических исследований и среди учёной братии имел репутацию вредного брюзги. Многие недолюбливали его. Но не было такого, кто бы не считался с его мнением. Суздалев тоже мало кого жаловал. Держался он всегда обособленно. И на всё имел свою, особую точку зрения.
На всякие там защиты докторских диссертаций или научные сообщения старался не ходить. Но если проблема сулила быть оригинальной и каким-то образом его интересовала, Марк Исаевич мог явиться без приглашения. Садился в стороне и молча слушал. Иногда демонстративно храпел — дескать, тоска зелёная! Случалось, уходил, не проронив ни слова. Никогда не перебивал выступающего и не вмешивался в возникающие между учёными перепалки. В голосовании присвоить степень доктора или нет, — если работа ему не нравилась, — не участвовал. А если что-то в прослушанном реферате находил достойным своего внимания, голосовал непременно. Открыто бросал белый шар — «за». Но всё это делал молча.
Практически никто не удостаивался его вопроса или вслух высказанной положительной оценки. Что же касается мнения противоположного, Суздалев, как правило, выражал его громогласно. Никого не стесняясь.
«Серая чушь!» — рычал он, покидая собрание.
Коль он заговорил, обрадовался Караев, значит, излагалось им всё не зря. Попасть в такую мишень — уже достижение.
— Стоп! — с ворчливой повелительностью повторил вредный брюзга. — Меня не интересует эффект громофона. О нём судить психиатрам, биологам и прочим… Я о следующем: о многоволокнистости жгута Пространства-Времени, о нитевой одёжке отрицательной частицы и ещё — об их контактности…
Перечислив всё это, Суздалев умолк, а затем сумрачно, исподлобья спросил:
— Эти штуки — ваша гипотеза? Или у вас есть основание утверждать наличие столь любопытных факторов?
— Спасибо, — вдруг заволновался Караев. — Вы…, - судорожно глотая воздух, он ещё дважды повторил «вы» и, с восхищением глядя на двойной подбородок весьма симпатичного брюзги, громко объявил:
— Я с полным основанием могу утверждать, так сказать, наличие столь любопытных факторов. И готов проиллюстрировать…
— В таком случае, — сварливо скрипнул Суздалев, — вам естественней было бы говорить об ином эффекте — эффекте перемещения во времени.
— Как вы догадались?! — непроизвольно сорвалось у него с губ.
И смутившись, и стукнув себя по лбу, мол, дурацкий вопрос, Караев добавил:
— Извините, Марк Исаевич… Это-то я и хочу показать. В эксперименте, — объявил он аудитории, — мне ассистирует преподаватель университета, биолог, моя жена Марголис Инна Борисовна.
Инна выкатила на тележке прямо к кафедре аппаратуру и тут же принялась надевать на Караева контур, прикрепляя концы его проводов к четырём точкам тела испытуемого. Пока она делала это, профессор объяснял присутствующим все её действия.
— Эксперимент проводился нами тринадцать раз, — информировал он. — Все тринадцать — успешно. Под контур попеременно становились то я, то жена. Мы исчезали. Становились невидимыми…
— Насколько я понимаю, вы становились мистером Гриффиным, а супруга — миссис Гриффиной, — не без подначки, громко, на весь зал, пошутил чекист.
Пропуская мимо ушей задевавшую его за живое иронию чиновника, Караев тем не менее не позволил себе прерваться.
— То есть мы перемещались во времени. А если точнее, преломлялись во времени. Записи по этому поводу я вам зачитаю после проведённого сейчас публичного испытания…
— Готово? — спросил он Инну и ненароком обратил внимание, что грани бриллианта на «розетке», что прилегала к подвздошью, имели явно грязноватый вид. Как будто на них лёг налёт сажи.
— Что это такое? — встревожился Караев.
— Наверное, от фланельки. Я ею протирала камушки, — предположила она.
Увидев этот странный налёт, Инна пришла в замешательство. На душе отчего-то стало нехорошо. Её так и порывало сказать, что, наверное, следует воздержаться от эксперимента.
— Поздно, милая, — догадавшись, о чём подумала жена, шепнул он и уже твёрдо, тоном не терпящим возражения приказал:
— К аппарату!
Когда пальцы жены коснулись тумблера пуска, он коротко и резко скомандовал:
