— Кроссовки! — подсказал, ухмыльнувшись, эрудированный Дима. — Эх ты, поколение некст!
Леночка со скрипом стащила кроссовки, сняла промокшие насквозь носки, уселась на низкий табурет и с блаженством протянула бледно-синюшные ноги к печке.
— Давай чоботы, посушу, — Бабка приставила Леночкины кроссовки к печке, сверху набросила на них носки, а взамен кинула девушке мягкие вязаные тапочки огромного размера.
Дима не стал дожидаться приглашения и тоже разулся. Но вязаных тапок ему уже не досталось, пришлось довольствоваться обычными, видимо, купленными на вещевом рынке, ободранными и по-азиатски аляпистыми.
— Девка-то твоя тоща. Захворает. Надо ей ноги самогонкой растереть, — озабоченно произнёс дед. Он ушёл в соседнюю комнату, где бабка звенела посудой, погремел крышкой подпола, почертыхался и вернулся с огромной бутылью прозрачной жидкости.
— Ты что ль натрёшь девке, ягодник? — предложил он Диме, протягивая бутыль.
Дима не отказался бы, но Леночка это заметила и немедленно вскочила.
— Я сама!
— Ох ты, стрекоза! Ну сама, так сама! Держи, растирай.
Дед сходил за стаканом и нацедил Леночке сильно пахнущей хлебом жидкости чуть больше половины.
— А мы с твоим мужиком пока изнутри разотрёмся! — Дед подмигнул Диме и выразительно щёлкнул по горлу. — Смотри, как слеза прозрачная! И сивухой не пахнет!
В глазах Лены Дима прочёл огромное желание присоединиться к выпивке, но у старика даже в мыслях не было предложить девице самогонки. Ромашин увидел, как Леночкина рука поползла в сумку за сигаретой. Незаметно от деда, Дима дёрнул девушку за рукав и отрицательно помотал головой. Он знал из книг, что деревенские обычно очень плохо относятся к женскому курению. Чего доброго, бабка учует и вытурит их опять под дождь.
Дед Сашка сходил за стопками и закуской, они с Димой уютно расположились возле печки, выпили и смачно захрустели солёными огурчиками. Лена сглотнула слюну.
— Да ты не глотай слюнки, — заметил глазастый дед. — Щас Полюшка на стол накроет, завтракать пойдёте. Мы-то рано с ней встаём. Тут из-за Заморочья всё время сбилось, так иной раз…
Дед Сашка неожиданно замолчал.
Из комнаты потянуло аппетитным запахом. Выпивший дед ещё больше подобрел и подсел к Лене.
— Ты, девка, на меня не серчай. Я ж вас чуть не подстрелил.
— Да ерунда какая! Ну, и подстрелил бы, делов-то! — горько улыбнулась Лена.
— Просто объект тут секретный, полигон… Был… Учёные там… Вот я по привычке и бдю. Вдруг диверсант какой. Охраны-то нет теперь… Бардак!
— Помолчал бы ты, пенёк дряхлый! — крикнула из комнаты Полюшка. — Вот ведь дьявол болтливый!
Дед Сашка послушно замолчал.
— А чего бдить-то, дед? — спросил немного порозовевший от печки и спиртного Дима. — Раз охрану сняли, значит, уже ничего ценного нет.
Дед хмыкнул так, будто Дима какую-то ерунду спросил:
— Ну ты выдал, парень! Ничего ценного! А само Заморочье что уже, не ценно?!
— А что в нём ценного? — спросил Ромашин, вспоминая свою способность говорить о незнакомых вещах с тоном знатока.
Старик только разочарованно рукой махнул.
— Во даёт! Газет что ль не читаешь?
— Ты бы, старый, помолчал! — раздался из комнаты сердитый голос хозяйки.
Лена поднялась с табурета, обула вязаные тапочки и прошла в комнату.
— Давайте, я вам помогу, тёть Поль.
Бабка с уважением посмотрела на Леночку, и взгляд ей потеплел.
— Ну, помоги, раз не сидится. Вроде городская, а, смотри-ка…
— Да какая я городская! У меня мама деревенская. Она замуж в городе вышла…
Женщины, старая и молодая, дружно захлопотали вокруг стола.
— Раньше, бывалоча, академики приезжали сюда, на полигон, — продолжил дед. — Военные всякие, начальство… А потом этот… как его… «Обдергон», «Абирон»… закрыли, вот и у нас запустение. Эх, жисть!
— Ты что-то разговорился, старый! — крикнула из комнаты бабка. — Иди-ка лучше дров-от принеси с сарая. Много не бери — русскую топить не буду, подтопок только. И этого городского захвати в помощники. А то, ишь, сидят тут, ржут, пьянчуги!
Завтрак (или поздний ужин) был обилен: хлеб домашней выпечки, наваристые кислые щи, картошка в мундире, крутые яйца, варёное мясо, различные солёные огурчики-помидорчики-грибочки, домашний ядрёный квас с хреном. Вся эта благодать щедро смачивалась самогоном под завистливые взгляды Леночки, пока баба Поля не убрала бутылку подальше.
Сытый, отогревшийся и слегка осоловевший от самогона Ромашин с блаженством вытянул ноги под столом и оглядел комнату. Типичная деревенская комната: везде вазочки, салфеточки, на стене куча фотографий. Директор лениво обежал взглядом чёрно-белую галерею в рамочках. Ничего интересного, дед Сашка во всех ракурсах: в военной форме, кавалерийской бурке, казачьем мундире. Сколько же ему лет, если он на этих пожелтевших фотографиях уже старый?
— Дедушка, а ты что ли в кино снимался? — спросила Леночка, указывая на фотографии. — Казака играл?
Бабка предупредительно погрозила старику кулаком.
— Да это так… Всякое тут… — невнятно ответил дед.
Дима, не услышав ответа, уставился в телевизор. Старинный чёрно-белый «Рекорд» на рябящем экране показывал поля с комбайнами, снопы, стада, улыбчивых крестьян. Хорошо поставленный баритон диктора размеренно говорил за кадром:
— По решению Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР, от Президиума Политбюро ЦК КПСС…
— Что за хрень ты смотришь, дед? — спросил Дима слегка заплетающимся языком. — Тоска зелёная! Включи что-нибудь повеселее: музычку там, клипы. Или новости хоть…
Дед Сашка засмеялся:
— У нас тут каналов-то — раз, два и обчёлся! И что с того? У вас в областном центре полсотни каналов, а смотреть один чёрт нечего! Сенька рассказывал, внук.
Кряхтя, дед поднялся и перещёлкнул канал круглой рукояткой. На втором канале появился диктор и объявил начало прямой трансляции хоккейного матча СССР — Канада.
— Показывать больше нечего, что ли! — проворчал Дима. — Всего два канала, и по обоим фигня идёт.
— Сейчас модно старые передачи показывать, — высказалась Леночка. — Всё время крутят про Гагарина там или ещё кого.
— Это с Заморочья тянет, — добавил дед. — Волны энти, радио… Там же, в Заморочье, этот, как его, контину… время… Ну так вот с разных времён волны и идут… Вчера показывали, как на Плутон высадились…
— Что ты мелешь, чёрт болтливый! — прикрикнула баба Поля.
— Цыц, швабра трухлявая! — ударил по столу кулаком осмелевший от самогона дед Сашка. — Это раньше мы подписку давали о неразглашении! А сейчас уже она не действует! Никаких секретов нет, всю страну ведь разбазарили! Значит, можно говорить!
