Капитан шотландских стрелков, раздумывая над словами прорицателя, воспринял их (как впоследствии и многие толкователи), что ему следует опасаться мстителей, стремящихся застать его голым в постели.
Он сразу понял, к кому ему следует обратиться, кто противостоит католической знати королевского двора. И направился разыскивать признанного вождя гугенотов адмирала Колиньи.
Адмирал радушно принял шотландца у себя дома. Узнав, что тот готов предложить гугенотам свои услуги, он, суровый с виду, носящий коротко постриженную бороду и шапочку, похожую на докторскую, с лицом красивым и строгим, проницательно посмотрел на него:
— Но Великий Коннетабль не собирается преследовать вас, граф.
— Герцог Анн де Монморанси был всесилен, но лишь при жизни короля Генриха II. Теперь во дворце другие ветры, которые и надули паруса моей неуправляемой ладьи.
— Но Здравый Смысл привел вас к нам. Не так ли? Знаете ли вы, за какое дело мы боремся, не щадя жизни? Кому вы предлагаете свои услуги? Ведь такому рыцарю, как вы, небезразлично, что отстаивать мечом или, как я вижу у вас, своей шпагой.
— Я готов встать во главе отряда, подобного моему, шотландских стрелков.
— Это немаловажно, храбрый граф. Но вам надлежит знать, кто такие мы, гугеноты, что означает искаженное во Франции швейцарское слово немецкого языка «EIDGENOSSEN», в прямом переводе — «клятвотоварищи» и какая клятва нас связала.
— Я буду рад услышать это от вас, адмирал.
— Клятва в том, чтобы отстоять право верить в Господа Бога без помощи расписанных идолов и разодетых в дорогие одежды жрецов, разыгрывающих обрядовые спектакли в подавляющих души людей своим великолепием храмах. Мы стремимся к непосредственному общению со Всевышним, стараясь быть достойными Его. Мы объединяемся лишь в общем пении псалмов, обращенных к Богу, ибо ничто так не сплачивает людей, как совместное пение без оглушающего грохота органов или песнопений отборных, а порой и кастрированных для «красоты звучания» певцов. Чтобы быть достойными общения со Всевышним, мы держим себя в строгости, ограничиваясь простотой в жизни, презирая роскошь, отрицая все излишества вроде пиров и развлечений с театрами и балетами бесстыдно обнаженных танцовщиц. Мы отвергаем разврат и отступления от безупречного поведения. И мы отказываемся от подчинения деспотизму высшей церковной власти Рима, где стремятся повелевать всеми коронами Европы и, утопая в роскоши, торгуют от имени Господа отпущением за мзду любых грехов, поощряя этим повторение злодеяний. По всей Европе наиболее образованные и честные люди примыкают к нововерию, отворачиваясь от якобы святой Церкви с ее антихристианскими преследованиями иноверцев, с пытками и сжиганием людей на кострах.
— Мне хочется во всей глубине понять вас, адмирал. Я преисполнен к вам глубочайшего уважения, но разве в Женеве, откуда распространяется новое религиозное учение, его вождь Кальвин не пользуется в своей строгости теми же кострами?
— Мы здесь, во Франции, вовсе не намерены идти по пути швейцарской религиозной тирании и не грозим кострами, как там, ни девушке, распустившей косы, ни толстяку, съевшему слишком много пирожков за завтраком. Мы берем из этого учения лишь твердость веры в простоте и чистоте своих сердец. Вот почему недостойны верующих азартные игры, карты, кости или подобные им развлечения, которые в таком ходу в военных лагерях католиков в промежутках между сражениями.
— Мне нравится строгость и ясность ваших стремлений, господин адмирал. Я — католик и не скрываю этого, но ведь и многие из ваших гугенотов тоже были католиками.
— Что ж, это слова солдата, который предпочитает подумать, прежде чем ринуться в опасный бой, а у нас, молодой человек, бой опасный.
— Опасностей я не боюсь и буду рад служить вашему делу.
К тому времени, когда Нострадамус въехал в Салон и заключил в объятия любимую жену и радующихся его возвращению детей, капитан Габриэль де Лондж граф Монтгомери уже стоял во главе отряда гугенотов (или клятвотоварищей), готовых защищать право на новое вероучение, разрешенное многими пактами, заключенными между католическим большинством и протестантами, но грубо нарушаемого католической стороной, отрицающей свободу духа.
Адмирал не раз встречался с шотландцем. Узнав, что он решился перейти в протестантскую веру, он сказал ему:
— Я уважаю ваше решение, граф. В этой связи хочу вернуться к затронутой вами теме произвола сурового вождя кальвинистов в Швейцарии. Всякая власть, молодой человек, опасна тем, что уничтожает в человеке лучшие его качества. И держится она на выбранном мировоззрении, именуемом у нас религией. Но всякое превышение власти во имя этого мировоззрения приводит к его ниспровержению. Так, испанская инквизиция безбожно попирает самые светлые догмы христианства, бесстыдно прикрываясь ими, творя зло и произвол. И я прошу вас, новообращенного, первым заколоть меня своей шпагой, если я не оправдаю доверия, оказанного мне сотоварищами по клятве служения Господу в Добре. Монтгомери поклонился адмиралу:
— Вы подтвердили, господин Колиньи, правильность принятого мной решения. Знайте, я буду честно с оружием в руках защищать права людей на свободу выбора религии, чем я только что воспользовался.
— Мир с тобой, мой мальчик! — сказал Колиньи, обнял и расцеловал Монтгомери.
«Какой светлый ум и какая простота и ясность суждений у этого старого, как он сам говорил, солдата!» — подумал шотландец.
Так граф Монтгомери стал служить гугенотам в смутное время религиозной войны во Франции.
Отличаясь редкой отвагой и высоко ставя свою честь, он претерпел множество приключений, впоследствии использованных популярными романистами, разумеется приписавшими их своим литературным героям с иными именами.
Покровитель шотландца, адмирал Колиньи не упускал его из виду и в начале 1572 года направил в Нормандию, где борьба шла с переменным успехом. Гугеноты потеряли в бою своего вождя Людовика Кондэ, а католики — главнокомандующего их армией Великого Коннетабля Франции герцога Анн де Монморанси.
Екатерина Медичи вела двойную игру, поддерживая то гугенотов, то католиков-гизов, одинаково ненавидя обе партии, стараясь столкнуть их между собой, чтобы они перебили друг друга.
Король Карл IX, человек болезненный и слабохарактерный, подчинявшийся матери, был труслив и, когда понял, что Гизы покушаются на его трон, предпочел взять себе в советники старого адмирала Колиньи, полагаясь на его мудрость, твердость и честность.
Колиньи видел опасность для Франции со стороны Испании Филиппа II, который сам претендовал на французскую корону как муж Елизаветы. Екатерина Медичи вместе с сестрой самонадеянного Генриха Гиза герцогиней Монпасье плела заговор против гугенотов. Колиньи раскрыл его и решил арестовать ретивую герцогиню.
