Как именнно "протоколировался объект", я не знаю, но Сюняев убыл аж на полтора месяца. Прибыл он в отличном настроении и в моем присутствии передал Гире пухлую папку. На мой вопрос о том, что оная содержит, Валерий Алексеевич с чрезвычайно самодовольным видом заявил, что данная папка частично содержит некий "перечень" для Петра Яновича, а в основном – "содержательную часть творческого наследия Калуцы". Наследием Гиря не заинтересовался – его интересовал "перечень". Завладев им, и почти насильно усадив Валерия Алексеевича в свое "крэсло" Петр Янович истребовал Куропаткина и стремительно исчез в его сопровождении. Сюняев какое-то время изливал на меня желчь по поводу того, что ему не предоставлена возможность восстановить силы после тяжких и праведных трудов, что он "работает на износ", и что в нашем ведомстве имеют место "перегибы в работе с кадрами". После этого он извлек из портфеля "наследие" и уткнулся в него. Мои просьбы о приобщении к делу он умело проигнорировал, а повторные такие же просьбы пресек тем, что без лишних разговоров выставил меня за дверь.
На какое-то время я оказался предоставленным самому себе. Я вдруг вспомнил, что у меня есть жена, что эта жена в последнее время видит меня чрезвычайно редко, и что, вероятно, в связи с этим обстоятельством, семейные узы испытали ущерб и требуют укрепления. "И черт с вами! – подумал я – Плевать я хотел на ваши космические бездны и тайны подсознания! Подумаешь…".
Короче, я обиделся. Это, порой, бывает приятно. Есть что-то возвышающее душу в гордом одиночестве. Пусть современники тебя недооценивают, пусть! Пусть даже презирают и скептически ухмыляются. Потомки во всем разберутся и отдадут должное…
Появившись дома я обнаружил Валентину в полном здравии, и, вопреки предположению, спокойную и умиротворенную. Меня это даже несколько шокировало, я даже подумал, нет ли смысла обидеться и на Валентину. Чтобы уж заодно… Но, поразмыслив, пришел к выводу, что это не усугубит мое гордое одиночество, а значит и не добавит остроты ощущению полного уничижения. Лучше лечь на диван и уставиться в потолок. И так лежать, дожидаясь вопроса, что случилось, и не заболел ли я часом. А дождавшись, гордо ответить, что я здоров физически и нравственно, но мир, окружающий меня со всех сторон, то есть, среда моего нравственного обитания поражена болезнью отвержения всего мало мальски незаурядного и… И так далее.
Ожидаемого вопроса я не дождался. Вместо этого я был принужден мучительно искать ответ на вопрос о том, что мы будем есть на ужин: пельмени по-сибирски, или плов по-узбекски.
О времена, о нравы!
В конце концов, я вспомнил, что пропустил обед, и ответил, что и то и другое. И отвернулся к стенке. Пусть мир рухнет под собственной тяжестью – я и пальцем не пошевелю! А если он таки испытает во мне необходимость, пусть вызывает по видеофону.
Я принципиально игнорировал мир сутки.
В процессе игнорирования я разговаривал с Валентиной на разные темы и узнал массу интересного. Живот у нее основательно округлился. Помимо всего прочего, она заявила, что решила не мелочиться и сразу родить двойню. Я опешил:
– Откуда ты знаешь, кто родится?
– Из компетентных источников, – был ответ.
Теперь я уже озадачился. И поинтересовался:
– Что еще за источники такие?
– Глеб, ты совсем обалдел со своей беготней, – возмутилась Валентина. – Источники самые обычные: врач гинеколог да врач терапевт. Мне сказали, что у меня будут близнецы, причем разнополые.
– Как это – разнополые?! – изумился я. – Откуда бы им взяться, разнополым? Что ты меня морочишь!
Валентина хихикнула.
– Сам виноват. Должно быть, перестарался. Кстати, могут быть осложнения – меня предупредили. Перехлестнутся пуповины – придется рожать кесаревым.
– Послушай, Валентина, ты хоть понимаешь, что говоришь?!
– Мне ли не понимать – сама так рожалась.
– У вас это что, семейная традиция?
– Не знаю… Просто мужики такие попадаются.
– А мужики-то тут при чем?! – возопил я.
– А кто же тогда при чем? – парировала она. – Ладно, не трепыхайся. Ты свое дело сделал, теперь моя очередь.
– Но ты хоть понимаешь, что тебя будут резать? – не унимался я. – Может быть что-то можно предпринять?
– Ну, совсем-то не зарежут, – сказала Валентина рассудительно. – Потом зашьют – оно и срастется, – она была сама невозмутимость. – А что касается "предпринять" – попробуй. Только папу не трогай – он ведь и сам с ума сойдет, и всех вокруг сделает психопатами.
– А матери сказать можно?
– Она в курсе. Собственно, ей врачи первой и сказали, чтобы меня не нервировать.
– И что же она?
– А она сказала мне.
– И что же ты?
– Я чуть-чуть понервничала, но потом поняла, что нервничать в моем положении очень вредно. И перестала. А ты можешь продолжать, если хочешь.
Мир проявил ко мне интерес в вызывающей форме через посредство Гири. Собственно, никаких иных внешних воздействий я и не ожидал. Мое одиночество мог прервать еще Валерий Алексеевич, или, на худой конец, все тот же Бодун. Для всех прочих я не представлял никакого интереса. Все были заняты своими делами, а я… Я так, отработанный материал… Так сказать, мавр, сделавший свое дело.
– Так, – сказал Петр Янович, появившись на экране, – ты мне нужен. Где ты болтаешься?
На лице шефа отражалось намерение взять быка за рога и немедленно вести на убой.
– Укрепляю супружеские узы, – сказал я кисло. – Что-нибудь стряслось?
Валентина, сидевшая рядом, показала мне кулак и тактично удалилась на кухню.
– Ничего не стряслось, – сказал Гиря. – Меняем стратегию на тактику.
– А именно?
– Шатилов потерял ориентацию и утрачивает самообладание. Он впервые за последние полгода вдруг проявил интерес к тому, что вообще просходит в нашей конторе. Потребовал какую-то "отчетность". Какую-то отчетность ему нашли, но он заявил, что это "липа" и потребовал "настоящую". Личный состав нервничает, участились сердечные приступы и нервные припадки. Придется шефа стабилизировать, иначе, боюсь, начнет ломать дрова. Будем его вводить в курс. Дальше тянуть некуда – нужны кое-какие принципиальные решения.
– А при чем тут я?
– Как это при чем?! – возмутился Гиря. – Ты женат на его внучке. Будешь стабилизирующим фактором. Я не мог этот разговор вести в его кабинете – мало ли что он мог выкинуть, имея под рукой все средства связи. Да и лишних ушей там избыток. Договорились, что мы будем его брать на дому. Готовься – вечером идем.
– Мне кажется, Валерий Алексеевич больше подходит на роль стабилизатора. Все же, как-никак…
Гиря скривился и изобразил на лице страдание:
– Послушай, ну хотя бы ты можешь мне не действовать на нервы, – буркнул он. – Или вы думаете, что они у меня железные? Я ведь могу и вспылить!
