Он летит и летит, с каждым витком, с каждым мгновеньем приближаясь к кораблю. Вот перед самыми глазами мелькнули литые изогнутые поверхности корабля, слабо и неравномерно светящиеся на фоне черного пространства. Краткий миг, похожий на обморок, — и штурман внутри «Каравеллы».
Самым тяжким было: ходить среди своих, выполнять обычные обязанности старшего штурмана и не надеть возможности крикнуть во весь голос о том странном и страшном, что с ним происходит.
Чужая воля требовала, чтобы штурман изменил курс корабля. Изменил тайком, никому об этом не сообщая, чтобы остальные не смогли помешать ему в этом.
Прошло еще несколько дней, и штурман вдруг явственно почувствовал, что сходит с ума. А чем иначе объяснить, что он ощутил себя в двух точках одновременно?..
Вот он, штурман Валентин Орленко, стоит в своем рабочем отсеке перед сумматором и ловит непослушными, трясущимися от последних переживаний руками узкую пластиковую ленту с выкладками, которая серой змейкой выползает из дешифратора.
И в тот же самый миг — оставаясь в штурманском! — Орленко ощутил себя столь же явственно в энергетическом отсеке.
Старшего энергетика Ольховатского в отсеке еще не было, но он должен появиться с минуты на минуту. Его дублер рисовал ежедневную диаграмму распределения энергии по отсекам «Каравеллы».
Штурман Орленко ощущает себя небольшим комочком серого вещества, который проник сюда, в энергетический.
И пока тот, первый штурман, находящийся на своем рабочем месте, штурман-1, всматривается в узкую перфоленту, пытаясь разобраться в калейдоскопе цифр, штурман-2 медленно проплывает над самым полом энергетического отсека.
В рубку вошел Ольховатский.
— Владимир Николаевич! Я уже заждался, — воскликнул дублер и ушел.
Тем временем невзрачный комок серого вещества перемещался в чаще энерговодов — разнокалиберных кабелей, которые наподобие щупалец морского чудища тянулись от главной энергетической установки корабля — «Катеноида» — в разные отсеки «Каравеллы».
— Этот энерговод куда ведет? — властно спрашивал, отдаваясь ломящей болью в висках, неслышимый голос. И штурман послушно отвечал — тоже, разумеется, мысленно:
— В оранжерейный.
— Этот?
— В астроотсек.
— Этот?
— В камбуз…
Владимир Николаевич продолжал заниматься пультом, ничего не подозревая.
— Этот? — отдалось в мозгу.
— В штурманский.
Комок всколыхнулся и замер у толстого, покрытого мохнатой изоляцией кабеля, похожего на лиану из оранжерейного отсека.
Валентин почувствовал — сейчас произойдет ужасное. Комок пережег поначалу нить, ведущую к аварийной системе. Затем коротко и беззвучно полыхнуло пламя, почти невидимое в свете источающих дневное освещение панелей, и энерговод, ведущий в штурманский отсек, оказался перерезанным.
Комок, скользя вдоль плинтуса, не спеша направился к люку, толкнул его и вылетел в коридорный отсек.
Ольховатский, который все еще занимался приборами, ничего не заметил.
Задержавшись, Ольховатский опоздал к обеду. Оставалось одно — пасть в ноги коку. Дело усугублялось тем, что Либун дулся на него с той поры, когда Владимир столь неудачно раскритиковал стихи «одного его приятеля».
Поев, Владимир поблагодарил кока и поднялся из-за стола.
— Погоди-ка, — сказал Либун. — Я должен сказать тебе кое-что.
— Слушаю.
— Ты обратил внимание на сегодняшний обед?
Ольховатский пожал плечами.
— Обед как обед. То есть, — поправился энергетик, — твой обед великолепен, как всегда.
— А ты ненаблюдателен, старший энергетик. — Грустная улыбка тронула губы кока.
Тут только он заметил, что тарелка, из которой ел, была пластмассовая.
— Все серебро исчезло, понимаешь? — доверительно сообщил кок, понизив голос. — Все ножи, вилки. И тарелки — несколько сотен штук.
— Гм… Странно. Кто мог взять столько серебра без спроса?
— Да и зачем? — откликнулся кок. — Серебро нужно разве для экспериментов. Но весь экипаж «Каравеллы» вот уже два месяца готовится к исследованию беты Лиры, к которой мы приближаемся. Экспериментами сейчас, по-моему, никто не занимается.
— Может, кто-то вздумал пошутить? — высказал Ольховатский предположение.
— Я и сам так решил, — оживился кок, — потому только тебе и сказал.
После обеда Владимир зашел к Валентину. Тот явно был чем-то расстроен. На столе громоздилась беспорядочная груда вещей, вываленных, видимо, из стенного шкафа. Известный всему экипажу сферический футляр был раскрыт и пуст.
— Сегодня день пропаж! — воскликнул Ольховатский. — У Либуна пропало столовое серебро.
— У Либуна пропало серебро? — тихо переспросил Валентин голосом, от которого у Владимира мороз прошел по коже.
— Кто-то из экипажа, видно, пошутить решил.
— Пропало серебро… Это ужасно!.. Значит, он на свободе и действует!
Коротко и толково он рассказал Ольховатскому обо всем, что происходило с ним в последние дни.
— Что же ты до сих пор молчал? — воскликнул Владимир. — Почему ничего не сказал капитану?
— Не мог… — выдавил Валентин. — Гипноз, что ли, это был, будь он неладен…
— Немедленно к капитану, — сказал Ольховатский и схватил Валентина за руку.
…Ровно в 17:15 низкий бас чрезвычайной сирены взбудоражил все отсеки «Каравеллы».
— …Мы должны во что бы ни стало найти и обезвредить этот комок, или пластинку, или кристалл, — заключил капитан свое короткое сообщение. — Возможно, именно с этим кристаллом связаны и неполадки в штурманском отсеке, и исчезновение серебра. Масштабы опасности неизвестны. Все силы нужно бросить на то, чтобы обнаружить неведомое вещество. О порядке действий сейчас сделает сообщение старпом. Есть вопросы?
— Разрешите? — прозвучал голос Ранчеса.
— Да, — кивнул капитан.
— Любые ли средства годятся для поимки кристалла? — спросил астрофизик, теребя острую бородку.
— Что вы имеете в виду?
— Я хочу сказать: можно ли уничтожить кристалл, если возникнет такая необходимость?
— Нет, нельзя, — покачал головой капитан. — Мы не знаем, с чем имеем дело. Поэтому наша задача — разыскать кристалл и изолировать его. Без крайней, я подчеркиваю — крайней, необходимости мы не должны причинять ему вреда. Ясно?
— Ясно, капитан, — сказал Ранчес.
— Есть еще вопросы?
Вопросов не было.
В течение нескольких суток корабль был прочесан самым тщательным образом. Таинственный кристалл найти не удалось. Впрочем, он ничем и не проявлял себя, и люди постепенно успокоились.
