Теперь почти все гамаки в нем были заняты.
Ольховатский зашел проведать старпома. Тот усмехнулся, и это обрадовало энергетика: час назад, когда он заглядывал сюда, Георгий Георгиевич был без сознания. Владимир сел рядом на стул и спросил:
— Как дела?
— Анатольич грозит — завтра буду на ногах, — подмигнул ему старпом.
— А там?.. — понизив голос, кивнул Ольховатский на перегородку-времянку, которая пересекла палату. За перегородкой поместили Либуна.
— Подключили к искусственным легким.
— Диагноз есть?
— У него в альвеолах обнаружили налет серебра.
— Вроде моей седины?
— Вот-вот.
— Что сказал Логвиненко?
— Говорит, будет жить. Семьдесят шансов из ста. Только что Феликсу сделали пластическую операцию лица…
Из-за перегородки доносилось позвякивание инструментов и приглушенные голоса врачей. Через несколько минут оттуда вышел утомленный и хмурый Дмитрий Анатольевич.
— Долго разговаривать с ним нельзя, — обратился он к Ольховатскому, поправляя рукав халата.
— Мы немного, Митя, — попросил Георгий Георгиевич. — Несколько слов.
— Ладно, — смилостивился врач.
— Как там пластинки? — спросил старпом, когда Дмитрий Анатольевич отошел. — Лютуют?
— Отбиваемся.
— Хуже не стало?
Ольховатский покачал головой. Ему не хотелось огорчать больного старпома. На самом деле положение «Каравеллы» за это короткое время значительно ухудшилось.
В коридорах, в отсеках пластинки, изгибаясь, прыгали на людей. Никакие меры, предпринимаемые экипажем, не помогали. К шоковому состоянию, которое вызывали пластинки, добавились теперь еще и ожоги…
И огненный распался обруч,
Живой костер замедлил бег.
Они показывали полночь,
Часы, замершие навек.
Дмитрий Анатольевич Логвиненко всем на «Каравелле» говорил, что в предчувствия не верит, и утверждал, что это просто сказки. Чаще всего в этом вопросе его оппонентом выступал Марат Нурдагалиев.
— Чушь! — горячился Логвиненко. — Кто-то поперхнулся глотком чая, а за тысячи километров другой почувствовал, что приятелю нехорошо.
— Есть факты, — отвечал Марат. — Они зарегистрированы в специальной литературе.
— Случайные совпадения.
— Все равно факты.
— Грош им цена, этим фактам, голуба душа, — махал рукой Дмитрий Анатольевич. — Для науки они не имеют никакого значения.
— Вы, медик, отрицаете факты?
— Серьезная наука обязана рассмотреть все факты, касающиеся данного вопроса. А тут? В девятистах девяноста девяти случаях из тысячи с человеком произойдет беда, а приятель, находящийся вдали, и ухом не поведет — такие случаи вы во внимание не принимаете. Достаточно, однако, произойти одному такому совпадению — и начинают бить во все колокола, трубить во все трубы…
— Во-первых, достаточно произойти и одному такому, как ты говоришь, совпадению, чтобы всерьез им заняться, — невозмутимо парировал Марат. — А, во-вторых, — выкладывал старший кибернетик свой главный козырь, — ты, Дима, на минуточку забыл о биосвязи. Когда-то ведь тоже считали, что это просто сказки. Теперь же биосвязь не только доказана: плодами ее ты пользуешься ежедневно… — Здесь Нурдагалиев с торжеством вытаскивал пестрый шарик всеобщей биосвязи и потрясал им перед носом врача.
Но того не так-то просто было сбить с позиций.
— Нужно еще доказать, что предчувствия и биосвязь — одно и то же, — не сдавался он.
Спорить они могли до бесконечности. Но в эти тревожные дни именно неясное предчувствие влекло Дмитрия Анатольевича к штурману. Ведь именно Орленко был первый, который вошел в соприкосновение с пластинками. Случайно ли это?
Достаточно тревожными были и симптомы, на которые жаловался Валентин: в иные моменты штурман чувствовал себя как бы одновременно в нескольких местах. Такое расщепление сознания давно известно медицине и имеет вполне определенное название…
Прежде чем отправиться к Орленко, старший врач отдал необходимые распоряжения по медотсеку. Затем наскоро пролистал старинный, но неплохо сохранившийся фолиант, на баллакроновой обложке которого красовалась тисненая надпись — «Шизофрения»…
В коридорном отсеке сновали озабоченные люди, проносились манипуляторы — работы хватало всем.
В одном из проходов врач носом к носу столкнулся со старпомом.
— Я искал вас, — сказал старпом. — Звонил по видео. Мне сказали, вы на вызове.
— Можно было по биосвязи… А что, вам хуже стало? Я говорил, рано выписали, — встревожился Логвиненко.
— Со мной все в порядке. Я хотел узнать, как проходит заживление ожогов у пострадавших.
Логвиненко махнул рукой.
— Неважно. Медленно очень. Никакие испытанные средства не действуют.
— Антибиотики?
— Не помогают.
— Попробуйте сок трабо.
— Думаете, это мне не приходило в голову? — вздохнул Логвиненко. — Да только проклятые пластинки продырявили контейнер, и весь сок вылился.
Старпом нахмурился.
— Почему не доложили мне или капитану?
— А что толку? Дела не поправишь.
— Попробуем поправить.
— Это как?
— Обратимся к экипажу. Пусть все, у кого сохранилось хоть несколько капель сока трабо, снесут его в медотсек.
— Дельно, — обрадовался Логвиненко, и они разъехались по разным лентам.
На стук врача никто не отозвался, хотя зеленый ромб на входном люке светился — значит, хозяин находился дома.
Слегка встревоженный Дмитрий Анатольевич толкнул люк и вошел в комнату. Штурман, откинувшись, сидел в кресле и, казалось, дремал. Опытный врач, однако, сразу определил, что дело неладно. Он подошел к Орленко. Тот был без сознания.
Вот и не верь после этого предчувствиям!
Штурман был бледен как мел. Правая рука, тянувшаяся к нагрудному карману, застыла на полпути. «Хотел вытащить шарик биосвязи, но не успел», — догадался врач.
По собственной биосвязи он связался с медотсеком и вызвал реанимационный манипулятор. Торпедовидная конструкция через несколько томительно долгих минут влетела в отсек, где обитал штурман, едва не вышибив люк.
— Полегче, полегче, голуба душа, — пробормотал Дмитрий Анатольевич и отошел в сторону, чтобы манипулятор случайно не задел его.
Агрегат тотчас сориентировался на месте и приблизился к Орленко, не дожидаясь команды врача: в своей области он накопил за годы полета уже достаточный опыт.
Панцирь аппарата раскрылся, словно бутон розы, и бесчисленные змеевидные датчики обвили тело штурмана, проникая сквозь одежду.
