Я кивнул, хотя директор и не убедил меня.
— Полагаю, вы думаете, что я хватаюсь за соломинку, — сказал Смит, заметив мои колебания. — Я знал Ходсона. Не слишком хорошо, не как друга, но я знал его. Чтобы понять мои чувства, и вам не мешало бы узнать его. Я был одним из последних, с кем он говорил перед своим исчезновением, и я никогда не забывал той нашей беседы. Он был многословен, возбужден и самоуверен. Сообщил мне, что работает над чем-то новым, чем-то очень серьезным. Он даже допускал, что результаты его трудов могут опровергнуть некоторые его ранние теории, а это что-то да значит в устах человека, ни разу в жизни не признавшего возможность собственной ошибки. И он сказал, что на сей раз никто не получит шанса глумиться, сомневаться или не соглашаться, потому что, когда он закончит, у него будет более чем теория — у него будет конкретное доказательство.
Смит выбил пепел из трубки. Он, казалось, устал.
— Вы никогда не были в Южной Америке, не так ли? — спросил он.
— Нет.
— А хотели бы побывать?
— Очень.
— Думаю, я пошлю вас туда.
Смит выдвинул ящик стола и принялся рыться там, среди заполненных вручную карточек, в поисках каких-то бумаг.
— Начать следует с Ушуае. Я телеграфировал Гардинеру, чтобы он ожидал вас, он окажет вам помощь. Можете потратить несколько дней на личную проверку тех сообщений. Затем попробуйте отыскать Ходсона. Возможно, Гардинер знает, где он. Ему наверняка известно, где он покупает припасы, так что действуйте, опираясь на факты.
— Вы уверены, что он закупает нужное в Ушуае?
— Уверен. Больше-то негде.
Внезапно все завертелось ужасно быстро.
— Итак, я бронирую вам номер в гостинице, — заявил Смит, переворачивая страницу и читая записи. — «Альбатрос» или «Гранд-Парк»? Ни там ни там нет ни горячей воды, ни центрального отопления, но человек, посвятивший себя науке, едва ли обращает внимание на такие мелочи.
Я мысленно подбросил монетку:
— «Альбатрос».
— Как скоро вы сможете отправиться в путь?
— Когда пожелаете.
— Завтра?
Наверное, я вздрогнул.
— Если вас устраивает, — добавил Смит.
— Да, все в порядке, — пробормотал я, размышляя, что скажет Сьюзен, лишенная времени, чтобы привыкнуть к мысли о разлуке.
— Отлично, — подытожил директор, завершив беседу.
Я был удивлен и полон скепсиса, но если Смит уважал Ходсона, я уважал Смита. А перспектива полевой работы всегда вдохновляла меня.
Я поднялся.
— Да, Брукс…
— Сэр?
Я уже стоял у двери и повернулся к нему. Директор в очередной раз набивал трубку.
— Вам известно, что Джеффрис в конце года уходит в отставку?
— Я слышал об этом, сэр.
— Да. Это все, — сказал он.
Вот тут-то я взволновался по-настоящему.
Огненная Земля.
Открытый намек Смита на повышение обрадовал меня, но, пожалуй, еще больше возбуждала возможность посетить этот восхитительный архипелаг. Полагаю, любого антрополога, начиная с Дарвина, вдохновил бы шанс пожить там, изучая примитивного человека. Отделенная от собственно Южной Америки Магеллановым проливом, принадлежащая в равной степени Аргентине и Чили, Огненная Земля состоит из большого острова, пяти островов поменьше, бесчисленных островков, полуостровков, каналов, заливов и фиордов, придавленных низкими тучами и свирепыми ветрами; там громоздятся Анды, там горы перемежаются узкими проливами, там пенятся бурные водопады; там мыс Горн окутан туманами края света… Для цивилизации тут мало привлекательного: двадцать семь с половиной тысяч квадратных миль диких бесплодных земель, пригодных лишь для овцеводства, лесозаготовок и рыболовства, недавно обнаруженные скудные залежи нефти на северо-западных равнинах — и обаяние людей каменного века.
Они были там в тысяча пятьсот двадцатом, когда прибывший Магеллан нарек эту землю Огненной из-за сигнальных костров, дымившихся вдоль ветреного побережья; группа человеческих существ того времени и той степени развития осталась незамеченной, ведя свою естественную доисторическую жизнь. И они все еще там, уменьшившись в числе из-за контакта с цивилизацией, не в силах справиться со щупальцами современного мира, ухитрившимися проникнуть даже в эти запретные места, вынужденные обитать в жалких лачугах на окраинах городов. Их осталось мало. Создания, бесстрашно встречавшие ветры и снега, не нуждаясь в одежде, не сумели справиться с ходом времени.
Но погибли, несомненно, не все. И это, предчувствовал я, станет ответом на слухи о диком существе: оно окажется аборигеном, отказавшимся терять собственное достоинство и дикую свободу и до сих пор скитающимся, первобытным и нагим, по горам и каньонам. Решение, куда правдоподобнее выдвинутого Смитом, а изучать такой случай не менее интересно. Я полагал, что именно этим Ходсон и занимался все эти годы, но наш директор, никогда не отличавшийся скептическим складом ума, подавленный силой своего восхищения перед бывшим коллегой, дал волю воображению. В связи с Ходсоном он допускал самое невероятное.
Или, возможно, Смит таким образом проверял меня? Не подталкивает ли он меня к тому, чтобы я сделал собственные выводы как будущий глава отдела?
Мысль была интригующей, и мне, конечно, хотелось во что бы то ни стало выдержать экзамен. Ни к чему мне несостоятельные слухи и смутные теории: возможностей, которые таит в себе Огненная Земля, уже вполне достаточно.
Оставалось лишь одно «но». Что подумает Сьюзен о столь спешной и длительной разлуке? Я знал, что она не станет возражать, не из тех она женщин, которые ревнуют мужчин к работе, но расставание, безусловно, расстроит ее. Конечно, и меня не тешила мысль о жизни вдали от нее, но предваряющее путешествие возбуждение смягчало грусть. Тому, кто остается, всегда тяжелее.
Мы еще никогда не расставались. Познакомившись полгода назад, мы уже через две недели обручились — произошла одна из тех редких и замечательных встреч душ и тел, что, как говорится, предначертаны судьбой. Мы соглашались друг с другом во всем и были блаженно счастливы вместе. Мы уже достигли того возраста, чтобы понимать, что это именно то, чего мы хотим, — и все, чего мы хотим, — и наше будущее не вызывало у нас сомнений. Я знал, что Сьюзен поймет необходимость нашей разлуки, и муки совести по поводу того, что придется сообщить ей, не терзали меня; меня тревожило лишь то, что она огорчится.
Тем вечером Сьюзен приготовила ужин у себя, в небольшой квартирке в Южном Кенсингтоне, где она несколько раз в неделю практиковалась в кулинарном искусстве не ради того, чтобы проложить путь к сердцу мужчины, которым она и без того владела, но движимая восхитительно-старомодной идеей сделаться идеальной женой. Направляясь к ней, уже под вечер, я все еще пребывал в приподнятом настроении, совершенно не придавая значения надоедливой мороси, хотя не замечать дождя я не мог, поскольку чувства мои были обострены и я воспринимал все в мельчайших подробностях. Небо темнело, и уже зажглись фонари, окруженные бледным ореолом. Машин на улицах было много, но двигались они отчего-то почти бесшумно. Прохожие торопились домой с работы, подняв воротники и опустив головы. Они все казались мне одинаково угрюмыми, скучными существами, которые обязательно позавидовали бы моей жизни и моему будущему, моей женщине и моей работе, если бы знали о них. Ах, если бы я мог остановить сейчас какого-нибудь незнакомца и рассказать ему о своих успехах, показать фотографию Сьюзен, и не из тщеславия, а, скорее, из чувства признательности. Впервые на моей памяти мне хотелось рассказать кому-нибудь о себе. Друзей у меня было немного, с большинством я общался лишь по работе и никогда прежде не чувствовал потребности пооткровенничать с кем-то. Впрочем, во мне еще никогда не бурлили столь радостные ожидания. Я ускорил шаг, торопясь оказаться рядом со Сьюзен.
