Два месяца назад мне было тридцать один, хотя сейчас я стар.
Да, всего два месяца назад.
Доктор Смит выглядел образцом музейного директора, шаблоном, по которому следовало бы кроить каждого, занимающего столь высокий пост. Он носил старомодный, но безукоризненный двубортный сюртук, перечеркнутый золотой цепочкой от часов, и возвышался над своим массивным столом, стоящим посреди обитого кожей кабинета подобно незыблемой каменной глыбе.
— А, Брукс. Садитесь.
Я сел и стал ждать. Теперь, лицом к лицу с директором, уже трудно было чувствовать себя столь уверенным, как раньше. Он аккуратно набивал закопченную трубку, утрамбовывая табак широкой подушечкой большого пальца.
— Те сообщения, которые я посылал вам третьего дня, — произнес доктор Смит.
И сделал паузу, раскуривая трубку, а я смотрел, как скручивается, догорая, тонкая спичка. Смотрел, полный разочарования. Я-то рассчитывал, что наша встреча будет посвящена куда более важным вещам. Спирали табачного дыма поплыли между нами туманом.
— Вы изучили их?
— Да, сэр.
— И каково ваше мнение?
Я, мягко говоря, удивился. Я удивился еще тогда, когда он послал мне эти бумаги. Они принадлежали к той категории информации, к которой обычно относишься скептически: ничем не подтвержденные сообщения с архипелага Огненная Земля о странном существе, виденном в горах, — существе, внешне похожем на человека, но ведущем себя как животное. Оно якобы убило несколько овец и напугало несколько людей. Музей получает множество подобных писем такого рода, продиктованных либо желанием подшутить, либо жаждой славы, либо чересчур развитым воображением. Надо признать, было несколько сообщений об этом существе, и очевидная связь между их авторами не просматривалась, однако я считал себя человеком науки, которому не пристало слишком доверять подобным слухам.
И все же Смита они чем-то заинтересовали.
— Ну, я точно не знаю. Какой-то вид приматов, возможно. Если вообще что-то есть.
— Великовато для обезьяны.
— Если бы речь не шла о Южной Америке, я подумал бы о горилле…
— Но в данном случае речь именно о Южной Америке, не так ли?
Я промолчал.
— Вы упомянули о приматах. Это явно не мартышка, а также, как выяснилось, не горилла. Что же остается?
— Человек, естественно.
— Да, — отрезал он.
Директор разглядывал меня сквозь дымную завесу.
— Конечно, индейцы в тех местах весьма примитивны, — заговорил я. — Возможно, они на сегодняшний день самые примитивные из людей. Они наверняка очаровали бы Дарвина, бегая голышом при их-то климате и поедая сырые ракушки. Это существо вполне может быть человеком, каким-нибудь отшельником, например, или аборигеном, ухитрившимся избежать контакта с цивилизацией.
— И очень сильным к тому же, — добавил Смит.
— Полагаю, вот и ответ.
— А я отчего-то сомневаюсь.
— Не понимаю…
— Это существо видели несколько местных жителей. Наверняка они признали бы в нем человека, подобного им самим.
— Возможно. Но нет никаких доказательств того, что это нечто отстающее в развитии от человека. А насчет вероятности обнаружить существо, подобное пресловутому йети, вам известна моя точка зрения.
Смит улыбнулся, вежливо, но сухо. Я проводил кое-какие исследования, касающиеся снежного человека, довольно хорошо принятые, хотя мои заключения и были резко негативны. Однако Смит склонен был допускать возможность существования данных особей.
— Я думал точно так же — поначалу, — сказал он.
— Поначалу?
— Я немало размышлял об этом. Особенно впечатлил меня рассказ того полукровки из Ушуаи, как бишь его?..
— Грегорио?
— Да, именно. Едва ли человек способен вообразить себе нечто подобное, не полагаясь на некое истинное событие. Итак, я послал телеграмму своему тамошнему знакомому. Его зовут Гардинер. Он служил управляющим в «Эксплотадоре», когда компания была действительно велика. Уйдя в отставку, он решил, что уже слишком стар, чтобы начинать новую жизнь в Англии, и остался там. Отличный парень, знает всех. В последний раз он очень помог нашей тамошней тюлевой группе. В любом случае он мне ответил, и, по его словам, этот Грегорио — человек, заслуживающий доверия. Так что я задумался, не может ли тут быть что-то большее, чем я предполагал ранее. И потом, с другой стороны…
Трубка его потухла. Потребовалось несколько минут — и несколько спичек, — чтобы снова разжечь ее.
— Что вам известно о Хьюберте Ходсоне? — спросил наконец директор.
— Ходсон? Он еще жив?
— Ходсон на несколько лет моложе меня, — хмыкнул Смит. — Да, он все еще вполне жив.
— Он принадлежит другому времени. В наши дни не особо уважаем, несколько устарел. Но конечно, я читал его труды. Нонконформист, отвергающий традиции и выдвигающий любопытные теории, несокрушимый упрямец в том, что касается его взглядов, но первоклассный ученый. Двадцать лет назад некоторые его теории произвели фурор.
Смит кивнул. Кажется, он был доволен, что я слышал о Ходсоне.
— Впрочем, с его работами я знаком смутно. Он специализировался на эволюционной генетике, как мне кажется. Не совсем моя область.
— Он специализировался во многом. И слишком разбрасывался, по-моему. Но он умница. — Прищурившись, Смит ударился в воспоминания. — Ходсон выдвинул много теорий. Некоторые — полная чушь, некоторые, возможно, и нет. Он считал, что голосовые связки являлись главнейшим элементом в эволюции человека, утверждал, например, что любое животное, получи оно дар людского общения, со временем обретет вертикальный позвоночник, противопоставленный остальным большой палец и даже — человеческий мозг. Что человеческий разум не более чем побочный продукт совместного опыта и мышление не необходимо для развития. Теория громадных возможностей, конечно, но Ходсон есть Ходсон — он швырнул ее как перчатку, как вызов наивысшему человеческому дару — рассуждать. Он представил ее так, будто сопротивление и испуг предпочитал одобрению. Та же история и с теорией мутации: он заявил, что эволюция не есть процесс постепенный, а движется резкими скачками в различные моменты времени, интервалы которого различны и зависят от места. Нет, его идеи отнюдь не бредовые, но манера их подачи такова, что даже самые безобидные концепции встречаются аудиторией враждебно. Помню, как он стоит на кафедре, обвиняюще тыча в собравшихся пальцем, с всклокоченной шевелюрой, с горящими глазами, и кричит: «Посмотрите на себя! Думаете, вы конечный продукт эволюции? Да один каприз мутации в олигоцене[78] — и вы не более чем наши дальние родственники, землеройки. Думаете, вы и я имели общего предка? Мы имели общую мутацию, и только. И я лично нахожу это прискорбным!» Можете себе вообразить реакцию просвещенной аудитории. А Ходсон лишь улыбнулся и заявил: «Возможно, я выразился резковато. Возможно, ваши родственные отношения с землеройками не столь уж и дальние». Да, я ясно помню тот день и должен признать, что речь его меня больше позабавила, чем возмутила. — Смит улыбнулся, не выпуская изо рта трубки. — Но окончательно он оскорбил человека, объявив, что вся эволюция идет по женской линии. Насколько я помню, он утверждал, что самец не более чем катализатор, что мужчина, будучи слабее, становится жертвой этих нерегулярных мутаций, и сей фактор, в свою очередь, подталкивает женщин к прогрессу и изменениям. Самец, по его словам, необходим лишь как вдохновитель женского развития. Мужчины, и даже ученые мужи, естественно, не готовы были согласиться с этим. На Ходсона злобно набросились со всех сторон, и, как ни странно, на этот раз язвительные атаки, кажется, глубоко ранили его. Раньше он наслаждался произведенным фурором, но тут он удалился от общества и в конце концов исчез вовсе.
