Дом был как будто прежний: сплошная беленая облупленность, то ли двенадцать этажей и тринадцать с чердаком и подвалом, то ли тринадцать и бельэтажный андерграунд четырнадцатый. Только почему-то к нему был приложен идеально утрамбованный иссиня-черный асфальт, что его заметно освежало. Моросил легкий «слепой дождик», яркие зонтики плыли над влажной мостовой, как эскадра в ожидании адмирала, чье-то многодетное семейство каталось прямо по газону верхом на огромном чалом иноходце с мощным крупом. Решетка вокруг футбольного поля – непременной принадлежности всех дворовых участков – пала наземь и насквозь проржавела, зато посредине восседала целая кошачья коллегия вперемежку с ребятишками; совершенно фантазийной масти и абсолютно безумного прикида. Да, поистине земля эта сдвинулась с места, обрела изменчивость, и все знаки указывали на его пребывание; даже былые старушки вперемежку с непременными пьяницами сидели на свежесрубленных скамейках из бревна (американские клены так, видать, не прижились на участке или просто свет им застили) и потребляли нечто из необыкновенно нарядных пакетов и бутылок. Ель, которой в малолетстве спилили верхушку на уровне снежного покрова – тогда как раз был канун новогодия – вымахала в два человеческих роста, но сверху кончалась двузубыми вилами. И вот под нею, под зеленой…
Ждал он. Со своими дредками, гитарой, косынкой, сам тощ и с тощим, как шкурка от сардельки, рюкзаком. Из рюкзачной надстройки боязливо выглядывала Агния, косясь на неторопливо подбегающего Ардана: она в очередной раз сменила наряд, и теперь золотые глаза сияли на полудетском личике, заросшем шерсткой цвета ряженки. Наш пес подошел совсем близко и выразительно на нее облизнулся, чем поверг в еще большее смущение.
…Проявленный негатив. Конечно! Мне бы стоило догадаться еще в Андрии и с первого раза…
Я тоже иду следом за собакой. Бегу под укоризненными взглядами… И вот, вопреки всем осколкам минувшей эры, мы бросаемся друг другу в объятия.
– Ох. Ты изменился, однако. Занедужил, что ли?
– Все время чувствовал фантомную боль в том квадрате души, где ты раньше пребывала.
– И долго ж тебя не было, говорят, в рутенских местах. Надоели?
– Пропади они все пропадом! Лишь одно бы оставил – где тебе приземлиться.
– А стихи, небось, всё такие же путаные сочиняешь?
– Естественно. Хочешь, выдам последний шедёвр? – произносит он со средневековым прононсом.
– Давай.
– Вот:
«Горит колючая звезда на бледном небосклоне,
И в мире слышится тогда хлопок одной ладони.
Полупрозрачная луна среди ветвей повисла —
Кусочек булки в молоке, жемчужина в короне.
Течет бездонная река, дробит на искры месяц:
Беззвучно плещется века, хоть рыбы нет в затоне.
Ее ты вброд переплыви: следи, чтоб не заметил
Пирамидально-хвойный лес, стоящий в обороне.
Там в стрежень втиснуты следы дорожкою тончайшей,
Хоть Архимед и позабыл про то в своем законе.
Их стежка молнией дотла испепелила тучи,
Связавши сторону стекла с краснокирпичной зоной.
Те, кто прошел ее путем, приносят в горсти солнце;
След в след по цепи той пройдем, чтоб не было погони.
И поселишься навсегда на изумрудном склоне,
Где розлит светлый, как вода, хлопок одной ладони.»
– Н-да. В самом деле, сложено яснее ясного. Одно могу сказать: нечто буддийское, про святых, соединяющих небо и землю, и тут же про Главную Площадь Страны, откуда необходимо вовремя смыться.
– Вот это последнее уж так и есть.
– Слушай, у меня здесь еще и от дочери внуки появились. Два мальчика. Человекообразные и, похоже, разумные. Зайдем посмотрим?
– Некогда. Я ж тебе по всем правилам выездную визу выправил.
Теперь я вижу у него на безымянном пальце то прежнее кольцо-виноград и вспоминаю до конца… О боги морских глубин и речных стремнин с их рыбами и рыбешками! Неужели моя личная змейка во время водных метаморфоз куда-то смылась?
Так и есть. Одиночный Турист раскалывает булавку с одного из джинсовых кармашков и демонстративно преподносит ее мне.
– Дай на руку надену. Обручальное-таки вышло колечко.
– И теперь нам обоим приспел срок?
– Ну не совсем теперь. Вот дождемся, пока подъезд опустеет, шмыгнем за ту самую трансформаторную будку имени Багира, чтобы совбабусь не смущать, и…
– Кстати, кошек с собой возьмем?
– Хотелось бы. Да твой опознавательный персонаж совсем одомашнился, а Кийи при нем и при твоей дочке. Ничего, отыщешь нового кота-передвижника. Или он тебя отыщет.
Наша компания тем временем грузилась в подъезд, и по лицам моих молодых я поняла, что наш нынешний исход для них вовсе не сюрприз, по крайней мере – не печальный. Подстроили его они, как пить дать, сами.
Артханг-Ардан вильнул хвостом в нашу сторону и побежал догонять жену.
– И он, Брут, – вздохнула я. – Думаешь, возьмут меня в Странники?
– А ты и есть Странник.
– Я не умею учить.
– И слава Богу. Учителей мы не держим – все до единого сплошные ученики.
– И всё-то как-то так сразу… Квартира без меня опустеет, – шутливо сокрушилась я. – Страна осиротится.
– А-а. На то и скорлупа, чтобы разбить ее изнутри и замести в угол осколки.
– Слышать такое от тебя – ну, в самом деле конец света! Ты ж такой пылкий андрский патриот был в оную пору.
И тут он подвел конец моему роману и моей последней главе:
– Я так долго страдал, мучился и болел Родиной, что она у меня отболела.
