И Аэлита привела Бемса. Смущенная и гордая, шла по широкому светлому коридору с очень высоким потолком и прекрасно видела, какими взглядами провожают их научные сотрудники: ласковыми, смеющимися, а порой удивленными и даже возмущенными.
Бемс шел на коротком поводке и казался очень важным, словно понимал, какую ответственную миссию ему предстоит здесь выполнить.
Но поработать с Бемсом в лаборатории удалось лишь четыре дня, потому что Нина Ивановна ушла в отпуск, а из отпуска вернулся ее заместитель Геннадий Александрович Ревич, «новоиспеченный» доктор наук, «остепенившийся» раньше Окуневой, слишком занятой общелабораторными делами и запустившей свою докторскую диссертацию. Изысканно одетый, в высшей степени опрятный лысеющий человек лет за пятьдесят, в очках с золотой оправой, с узким носом и тонкими губами.
Войдя в первый раз в лабораторию и увидев Бемса, Ревич брезгливо поморщился.
— Знакомьтесь, Геннадий Александрович. Наша новая младшая научная сотрудница Мелхова Алла Алексеевна. — Окунева почему–то постеснялась назвать Аэлиту настоящим именем. — А вот ее живой прибор, системы боксер, марки Бемс, прекрасно реагирует на исчезающие слабые запахи.
— Очень рад, почтенная Алла Алексеевна, — расшаркался Геннадий Александрович. — Очевидно, научная лексика лаборатории обогатится теперь таким термином, как «Ко мне, Мухтар!». Надеюсь прочитать об этом в Докладах Академии наук СССР.
— Не Мухтар, а Бемс, — робко поправила Аэлита.
Геннадий Александрович смерил новенькую простушку ироническим взглядом. До нее даже не дошел его издевательский тон!
С уходом Нины Ивановны все в лаборатории изменилось. Ревич под предлогом сохранения научных традиций отменил опыты с Бемсом, направил Аэлиту заниматься в библиотеку.
— Надо понимать, что такое вступление в храм, — напутствовал он. — Достаточно того, что вас приняли сюда не на должность старшего лаборанта или инженера. Чтобы стать научным сотрудником, хотя бы и младшим, надо читать, читать и читать. К тому же у нас, Алла Алексеевна, нет возможности превращать лабораторию в собачью площадку. Увы, не коррелирует все это с современным уровнем науки, к которой, почтенная Алла Алексеевна, вам надо бы приобщиться. Вот и начинайте с библиотеки.
— Геннадий Александрович, меня зовут Аэлитой.
— Прелестно, прелестно! Но применительно к сцене, к эстраде, а не к лаборатории. Дозвольте уж вас называть так, как нашла нужным представить Нина Ивановна, заведующая лабораторией.
Геннадий Александрович решил взять шефство над новенькой.
— Вот вы, дорогая моя, — снисходительно говорил он, — должно быть, вообразили, что все дело в запахе. Нет! Наша лаборатория — «вкуса и запаха»! На первом месте вкус!
— Может быть, — робко ответила Аэлита, которая чувствовала себя с Ревичем неуютно. Она смотрела, как поблескивают золотые очки Геннадия Александровича, какой белоснежный на нем воротничок, какой модный галстук, со вкусом подобранный к не менее модному костюму, совсем как у Юрия Сергеевича.
Голос Геннадия Александровича приятно рокотал, чувствовалось, что он сам любуется им, наслаждается своей речью.
— Поэтому сейчас ваша задача — вкус. Предстоит превзойти все до сих пор достигнутое лабораторией. Сам академик сообщил о предстоящем «пире знатоков»! Итак, вкус — вот ваша область у нас! Тем более что только вкус превращает женщину в парижанку! Я убедился в этом в Париже. — И он засмеялся, показывая золотые зубы.
Аэлита была переведена на работы, связанные со вкусом, и помощь Бемса временно отпала. Усердно занимаясь в библиотеке, она надеялась на возвращение Нины Ивановны, впутывать же в это дело Николая Алексеевича и думать не смела.
И вдруг в библиотеку с необычайно многозначительным выражением лица вошел Геннадий Александрович. Склонившись к Аэлите, колючим шепотом сказал:
— Вас просит зайти директор института академик Анисимов. Надеюсь, вы не приносили ему жалобы по поводу собаки?
— Я никому ничего не говорила, — вся зардевшись, пролепетала Аэлита. — Честное слово!
Почему–то она взволновалась, никак не могла собрать книги. Потом поправила свою высокую прическу и, превозмогая страх, отправилась к директору.
Дама–референт, которую Аэлита когда–то наивно приняла за секретаршу, встала навстречу.
— Николай Алексеевич ждет вас.
Аэлита робко открыла обитую кожей с орнаментом из желтых гвоздиков дверь.
Николай Алексеевич сидел за столом, углубившись в чтение какой–то бумаги. Он поднял на нее глаза и… не улыбнулся, как ждала Аэлита.
Академик встал, вышел из–за стола ей навстречу и сказал приветливо, но оч^ень серьезно:
— Садитесь, Аэлита. Я побеспокоил вас по вопросу, касающемуся нас обоих.
Аэлита удивленно посмотрела на Николая Алексеевича. Нет, он не шутил.
Директор усадил ее в мягкое кресло перед столом, сам сел на стул и подвинулся к креслу.
Несколько секунд молчания показались Аэлите томительными.
— Сегодня я ездил в Президиум Академии наук, и меня пригласил заглянуть к нему президент. Извинился, сказал, что не придает этому никакого значения, и передал полученное им письмо. Я хочу познакомить вас с ним.
— С письмом? — еле слышно спросила Аэлита.
— Да, только с письмом, пока не с президентом, — улыбнулся Николай Алексеевич. — Прочтите. Вслух не надо. Это не художественное произведение.
Аэлита похолодела. Она узнала почерк мужа.
Письмо было адресовано в Президиум Академии наук СССР.
«Считаю своим долгом обратиться в высший орган советской науки с сигналом о недостойном поведении одного из действительных членов Академии, долженствующего служить примером высокой морали и образцом поведения нам, людям с высшим образованием, но забывшего о своем долге высоко нести звание советского ученого и члена нашей великой партии и распутным своим поведением разрушающего мою семью, семью рядового советского гражданина, счастье которого обеспечено Конституцией, хотя он и не обременен ни высокими научными званиями, ни академическими доходами.
Я обращаю внимание Президиума Академии наук СССР на безнравственное поведение академика Ани–симова Николая Алексеевича, соблазнившего, несмотря на сорокалетнюю почти разницу в возрасте, мою неопытную жену и принудившего ее уйти из дома, чтобы наслаждаться с ним противозаконным сожительством.
Я маленький, но честный человек. У меня трехлетний сын, которого я не хочу лишать отца, ибо человек, годящийся ему в прадеды, не может быть адекватен отцу.