А потом он оказывался в самом низу, на болотистой почве, на которой белёсыми камнями был выложен огромный круглый лабиринт. Долгохвост видел это так, словно не было покрывавших его страт хлама и перегноя. Спящий зверёк всегда оказывался в начале лабиринта, и Голос повелевал ему: «Иди!» Тут же камни занимались голубым огнём, превращая круги лабиринта в пылающие стены, а на Долгохвоста наваливался такой ужас, что он тут же просыпался и долго дрожал в норе, перед тем, как вылезть на грызень.
Но сегодня он не смог проснуться, и Голос закончил приказ:
– Иди, Долгохвост! Вдоль огня иди ко мне! Иди вдоль, не насквозь, иначе станешь мясом.
И Долгохвост, взвизгнув от ужаса, опустил мордочку и длинными прыжками кинулся вдоль огненных стен к призывающему его существу. Он нёсся не глядя, словно спасался от самого опасного жутя, хотя знал, что нет жутче того, кто ожидает его в конце. Но путь всё не кончался. Пламя как будто сжималось, опаляя шёрстку на боках, проталкивая Долгохвоста всё дальше. Казалось, он бежит по стенкам огромной воронки, с каждым кругом глубже погружаясь в землю. И когда он достиг нижней точки, то увидел Щель. Она была не просто темна – для пасюка понятия «темнота» не существует. Она была черна и непроглядна, и если есть настоящая тьма, то это была она. Из неё исходил леденящий холод, так, что Долгохвост в одно мгновения замёрз, как не замерзал даже на страшных грызнях единственной зимы своей жизни.
– Гляди! – раздался из Щели Голос.
Долгохвост не понимал, зачем глядеть во тьму, но помимо воли глаза его фокусировались на Щели, мучительно старясь разглядеть, что там, дальше… Он вглядывался так напряжённо, что постепенно ему стало казаться: он видит нечто. И вновь сон стал раскручивать перед ним свиток видений. От Щели начиналась такой же лабиринт, только вёл он под землю. Его стены тоже пылали голубым, уводя по всё расширяющимся кругам к выходу. Под ним сначала был сплошной серый туман, но, по мере того, как взгляд Долгохвоста концентрировался, тот стал рассеиваться, открывая Подземное грызневище.
Оно было полно самцов и самок. Долгохвост никогда таких не видел: раза в два больше огромного Укуся, гладкие, шерстинка к шерстинке, с длиннейшими резцами. Их было… очень много. В сознании Долгохвоста отсутствовали символы, способные отобразить их многочисленность, да и в человеческом таких тоже немного, разве что «мириады». Пасюки словно бы совершали дремень, но живые животные не лягут так даже в самом глубоком дремне: эти составляли огромную гору, основание которой терялось в тумане.
А на вершине горы восседал тот, кому принадлежал Голос – гигантский пасюк о семи головах.
Его хвост был столь длинен, что овивал всю гору и конец его не просматривался. Великанские лапы сложены были на груди. Зелёным огнём горели четырнадцать глаз, и в огне этом блистали белоснежные резцы, величиной с человека каждый.
Долгохвост обречённо констатировал, что созерцает Крысобога.
– Только человек может открыть Щель.
Голос исходил не из пастей, а словно бы из середины огромной туши. Головы, похоже, вели самостоятельную жизнь, нисколько не беспокоясь о том, что происходит с прочим телом – что-то грызли, зевали, даже ссорились, клацая друг на друга резцами.
– Но только пасюк может вытащить меня из-под земли. Так уже было и так будет ещё. Один человек, один пасюк. Это – ты!
– Как же я вытащу тебя?! – в полной панике закричал вниз Долгохвост.
Из-под земли раздался громовой хохот. Пасюки никогда не смеются, и этот чуждый звук окончательно сломил Долгохвоста.
– Я поднимусь по твоему хвосту.
Хохот оборвался.
– Но помни и скажи всем: смерть человека открывает Щель, смерть пасюка её закроет. Не дайте людям снова закрыть её, и тогда вам будет принадлежать всё.
Словно из-под чёрной воды, вырвался Долгохвост из пучины страшного своего дремня. Он знал, что теперь Крысобог никогда не отпустит его.
В сумерках человек вышел из автобуса на маленьком автовокзале Динлинска и сразу мерно зашагал в направлении Поганой пади.
В этот час тут не было никого. Человек молча созерцал груды мусора и чахлую растительность, и перед ним вставала давно забытая древность. Он наблюдал, как шаман народа, чье имя похоронено под грудой веков, сложил лабиринт, чтобы выпустить из-под земли Силу. Но та не успела изойти – соплеменники убили шамана и закрыли вход. Пришло время открыть его снова.
Не всё ли равно, какие существа приведут мир к единообразию? Люди оказались алогичны и непоследовательны. Что же, их эстафету перехватят другие животные – умные и беспощадные. Только с такими и творятся революции.
Квазисознание человека принимало откуда-то обрывки сообщений, которые он просматривал, словно полководец сводки с фронтов: «…Захватили девяносто процентов необитаемых островов мирового океана… В Сухуми наблюдается нашествие… В Саратове демографический взрыв среди… Власти Гамбурга бессильны перед засильем… В Пекине появилось триста тысяч дацзыбао с призывом бороться с расплодившимися… Нашествие на Нью-Йорк… В Святом городе на одного римлянина приходится от семи до десяти… Мы имеем дело с самыми многочисленными и наиболее преуспевающими млекопитающими на планете Земля, за исключением самого человека».
Человек сделал шаг, другой и вскоре оказался на самой середине свалки. В свете отдалённых уличных фонарей его фигура казалась призрачной и очень длинной, почти достигающей нависших над городом туч. К ним он и простёр руки и вышел из него звук, более всего напоминающий писк. Но был он такой силы, что пронизал всё кругом и рвался дальше, проникая в каждую щель, в каждую нору. Люди не услышали его, лишь на всех них, непонятно откуда, навалилась невыносимая тоска обречённости. Но те, кому этот призыв предназначался, услышали и поняли его прекрасно.
Это случилось после того, как Корноух ушёл на вечный дремень. Последние его вопли были ужасны и буквально раздавили семейских:
– Он пришёл! – истошно визжал старец. – Тот человек вернулся в это грызневище! Все Семьи знают это! Вы должны идти за его голосом! И настанет Великий грызень, и все грызневища, сколько их есть, будут принадлежать вам. Но будет ужас, если в том месте на дремень уйдёт хоть один пасюк. Не дайте закрыть Щель! Освободите Крысобога!
Корноух резво подскочил, словно к нему вернулась молодость, но тут же дёрнулся и стал заваливаться на бок.
– Протяни ему хвост, – еле слышно пискнул старик и затих.
Когда семейские подошли обнюхать его, то увидели, что он стал очень тощим и твёрдым. Не сговариваясь, кнехты вцепились в старое мясо, вытащили его из норы и выбросили далеко, там, где заканчивалось грызневище Семьи.
