Он вернулся к себе, долго курил на крыльце рухнувшей дачи, глядя на выпирающий из земли, поросший травой холмик. Антон давно собирался раскопать его, но Елена, помнится, сказала, что в хозяйстве не пригодится. Теперь само хозяйство могло не пригодиться Антону. Он выпил для бодрости самогона, взял лопату и принялся копать.
Закончил он копать вечером следующего дня. Лопата начала биться о камень. Антон пошел в одну сторону, в другую — камень был везде. Обозначился каменный круг. Пришлось копать в центре круга и по бокам. Антон догадался, что раскапывает какую-то странную, неизвестного назначения чашу. Вскоре из земли показалась узкая ножка, внизу же был каменный куб. С кубом пришлось попотеть. На кубе и стояла чаша. Опасаясь, что железная лопата повредит чашу, Антон стал работать деревянной.
По мере высвобождения чаши из земли обнаружилось, что она состоит из лепестков. Это изрядно позабавило Антона. Была охота людям трудиться! Камень был серый и прочный. Трещин на чаше не обнаруживалось. Елена сказала истинную правду: в хозяйстве эта вещь пригодиться не могла. Разве что собирать дождевую воду.
Пока Антон размышлял, можно ли вымачивать в чаше шкуры, на небо наползли сине-черные тучи, по траве, по кустам ударили крупные прозрачные пулеметные капли. Антон вымок до нитки, пока добежал до котельной.
В котельной было темно. Антон посмотрел в узкое оконце, не увидел ничего, кроме отвесных нитей воды, трясущихся в водяном ознобе ветвей. Время от времени в дождевые серые нити вплетался яркий ломаный зигзаг молнии. Котельная сотрясалась от грома, как будто в нее били прямой наводкой из гаубицы.
Чтобы согреться, пришлось принять самогона.
Наверное, Антон принял больше, чем следовало. Захотелось есть. Еще недавно он бы осадил неурочное желание, а тут лихо вскрыл проникающим ударом ножа банку консервов. Чего экономить, если скоро уходить?
Мысли окончательно спутались. Антон думал о чаше, неизвестно зачем поставленной неизвестными людьми перед домом. Сквозь серые каменные лепестки вдруг проступило пепельное лицо Золы — тонкое, грустное, но с чувственными вывернутыми негритянскими губами. Как она ударила по руке этого Омара, какое отвращение было на ее лице! Антону стало смешно. Он видел Золу первый раз в жизни, а уже все за нее решил. Вернее, не все, а кое-что. Во всяком случае, насчет ее отношения к Омару. Это странное ощущение называлось ревностью. Антон читал о нем в «Дон Кихоте».
Он поднял глаза. В оконце воровато вплыл солнечный луч, пересек, как гипотенуза, котельную, уткнулся в стену, растекся на земляном полу светящейся лужицей. Пока Антон выпивал-закусывал, размышлял о Золе — гроза закончилась.
Он вышел из котельной. На ветках, на листьях, на тонких зеленых лезвиях травы, на широких, с белой подкладкой лопухах сверкали, дробились, вспыхивали капли воды. Они превращались в невидимый пар, поднимались в стремительно высыхающее синее небо. По небу пролегла радуга. Она брала начало в ядовитом болоте, где Елена собирала травы, уходила эллипсом в мир за красной проволокой, где сговаривались о нехорошем Омар, Зола и неведомый капитан Ланкастер, судя по всему, продажная военная тварь.
Антон даже зажмурился, так ярок был послегрозовой пейзаж. Что-то, впрочем, в нем изменилось. Из-за слепящего солнечно-водяного блеска Антон не мог понять, что именно. Но когда глаза привыкли, он увидел, что выкопанная из земли серая чаша с лепестками сделалась совершенно белой. Она как бы притягивала свет, светилась изнутри. Антон потрогал чашу руками. С внешней стороны камень был теплый, с внутренней же — прохладный, в каплях. На дне чаши высыхала песчаная лужица. Антон не знал, что это за камень. В городе все здания были из серого бетона.
Антон долго смотрел на очистившуюся чашу. Он вдруг представил себе, как здесь было раньше: чаша, дом с колоннами, зеленая трава, цветы. «Неужели они не боялись жить на открытых пространствах в домах с большими окнами?» — подумал Антон. Последующие его мысли были слепы, немы. Они больно ударялись друг о друга, разлетались в стороны, чтобы уже не встретиться. Не хватало слов, чтобы их выразить, разъяснить самому себе. Каким-то образом мысли были связаны с канувшей жизнью, с чашей, с Золой. Антону хотелось встретиться с Золой наедине, поговорить. Антон собирался говорить с ней, как если бы сам жил в доме с большими окнами на открытом пространстве в окружении светящихся белых чаш. Он обхватил голову руками, упал на траву. Прежде слов почти всегда хватало, чтобы с максимальной точностью выразить то, что он хотел. Сейчас нет. Антон подумал, что древний, закованный в железо дурак Дон Кихот без труда выражал неизмеримо больше, чем думал. Никак было не избавиться от мысли, что когда-то мир был белой чашей, а сейчас превратился в землю, сожравшую чашу, в лучшем случае — в песчаную лужицу на дне чаши. Произошел невосстановимый разрыв в ощущениях. Потому и нет слов. Как если бы раньше Антон был слеп, а тут вдруг увидел слепящий свет, но свет обернулся для него всего лишь разновидностью слепоты.
Антон провел руками по прозревшим глазам. Глаза были горячими, влажными. Кровь, гной? Слезы! Обычно они текли из глаз на сильном ветру или от ядовитых испарений. Сами по себе — никогда, точнее, крайне редко. Последний раз Антон плакал в детстве.
Антон сидел на сырой земле у подножия белой чаши и думал о Золе, как будто на ней свет сошелся клином.
Почему?
Антон не знал.
Двенадцатый зверь угодил в ловушку в неурочное время — под вечер. Проволочная петля захлестнула его не за лапу, как обычно, а за шею. Антон решил, что зверь готов, но как только ослабил петлю, в мутные мертвые глаза зверя вернулся злой живой блеск. Зверь полоснул воздух зубами-бритвами, Антон едва успел отдернуть руку.
Он снял с пояса дубину, рассчитано ударил зверя по серому шерстяному черепу. Череп хрустнул. В ноздрях вздулись и опали кровавые пузыри. Антон опустил теплую, бьющуюся в судороге тушу в мешок.
Антон давно привык жить, как хотел, делать то, что считал необходимым. Однако после подслушанного у красной проволоки разговора его действиями начали управлять события. Когда Антон принял окончательно решение дезертировать с трудфро, то все происходящее оценивал с единственной позиции — поможет это или помешает убежать? С одной стороны, Антон сделался сильнее. То есть в нужный момент был сильнее других, так как знал, чего хотел. С другой — как бы выпал из действительности. Намеченный план встал вокруг него высоким забором. Антон не видел из-за него мира. Предложи ему кто тогда документы, свободу, Антон бы отказался, продолжал бы осуществлять целиком и полностью захвативший его план. План, который по мере осуществления становился все более опасным для окружающих. Хотя на первый взгляд речь шла об одном Антоне.
