Часть первая
ИНВАЛИДНЫЙ РАЙ
Наглость к зверю, как, впрочем, и к человеку, приходила по мере сытости. Теперь зверь средь бела дня рылся в земле и мусоре, не обращая внимания на Антона.
Некогда тут обитали люди. После них, как водится, остались развалины. Земля по весне закрашивала зеленой травой мерзость запустения. Зверь зачем-то возвращал утягиваемые неведомой силой вглубь земли предметы. Поверх мусора произрастала волосатая жалящая трава в липких прозрачных каплях яда, как в перманентной росе.
Археологические изыскания зверя не понравились Антону. На месте раскопок он пропорол ногу ржавой железкой. Рана долго не заживала, и каждый раз, меняя повязку, Антон думал о звере. Он решил перенести наказание на осень, когда зверь нагуляет мясо и шкуру. Мясо можно будет съесть, а из шкуры сделать рукавицы, если только радиоактивные ветры не сдуют со зверя мясо, не сбреют со шкуры шерсть. Антон взялся прикармливать зверя в надежде, что тот приведет других. Мысленно он уже видел себя не только в рукавицах, но и в шубе. Зверь, однако, предпочел кормиться в одиночку. Антон вспомнил, в школе объясняли, что они не только не делятся едой, но, напротив, при случае пожирают друг друга. В этом они мало чем отличались от людей.
Антон и представить себе не мог, что ему так повезет.
Оглушив в тамбуре охранника, он выпрыгнул на полном ходу из вагона, скатился по хрустящей, остро пахнущей мочой насыпи, ударился плечом о торчащий из земли пень. Рука, однако, шевелилась, стало быть, обошлось без перелома и даже без вывиха. День Антон отлеживался, поглаживая опухшее плечо, еще два брел, отбиваясь палкой от птиц, по заброшенным полям, влажным ядовитым перелескам, пока, наконец, не оказался в этом благословенном месте. Несколько раз он пересекал большие дороги, но они неизвестно почему были пусты: ни КПП, ни застав, ни бронированных машин с пулеметами на крышах, ни барражирующих вертолетов.
Близкое присутствие людей Антон определил по участившимся кучкам дерьма, трескучему жужжанию мух, рубчатым, впечатанным в глину следам колес, словно странные велосипедисты катались по лесу парами, причем строго параллельно.
Антон ненавидел неизвестность.
Вечером пошел на разведку.
Дерьмо и следы колес привели его к красному кирпичному строению, на первый взгляд разрушенному и нежилому. Однако в боковом, вдавившемся в землю, заросшем кустарником, замаскированном крыле определенно жили. Пара окон светилась мутным, едва различимым светом. Антон было подумал: отражается луна. Но тут луна втянулась в горло плотной, длинной, как кувшин, тучи. Окна продолжали светиться.
Антон подкрался к окнам. Он заранее знал, что вряд ли увидит что-нибудь пристойное. Так была устроена жизнь. Сколько ни заглядывал Антон в разные окна — нигде ничего пристойного.
Сначала сквозь пыльную муть, желтый дым он разглядел составленные в угол инвалидные коляски, потом — трехчетвертинки, половинки и даже четвертинки людей, хлебающие из общего черного, как бы отрастившего бороду, котла. Те, у кого имелись руки, кормили с ложки тех, у кого рук не было. При этом трехчетвертинки, половинки и четвертинки выглядели упитанными и не сильно унылыми.
Такого количества живых инвалидов Антону видеть не приходилось. Неоспоримый факт, что они ели и, судя по неторопливой сноровке, ели регулярно, в голове не укладывался.
Он бы незамедлительно предпринял что-нибудь во исправление вопиющего противоречия — пожилые инвалиды едят, в то время как молодой и физически полноценный человек облизывается снаружи, если бы не опасение, что у них кое-что предусмотрено на случай внезапного вторжения. Люди, пусть даже и инвалиды, весьма коварны и изобретательны, когда дело доходит до обороны котла с едой.
На следующий день Антон без особого труда установил, что самого главного инвалида зовут Гришей. Безногий, он деятельно перемещался по инвалидной территории, раздавая руководящие указания, в самой новой — никелированной и нескрипучей — коляске.
Антон сделал из молодого дерева гибкое удилище, приладил к нему проволочную петлю, как если бы вознамерился вылавливать из воды трупы.
Когда Гриша откатился в укромный уголок и, выбравшись из коляски, кряхтя, устроился между двух чурбаков справлять нужду, Антон, свистнув в утреннем воздухе удилищем, набросил петлю Грише на шею, слегка придушил. Затем, быстро превратив петлю в крюк, подцепил коляску, отволок подальше от временно обездвиженного инвалида.
Гриша вскоре пришел в себя, опытно покрутил шеей, проверяя сохранность позвонков, затем посмотрел на Антона с тем непередаваемым отвращением, с каким сытый во все века смотрит на покушающегося на него, но главным образом, конечно, на еду голодного.
— Дезертир? — прохрипел Гриша. — С трудфро или из армии? — И сам же ответил: — С трудфро. Хиловат для армии.
У Гриши были кривые, бугристые, как бы отлитые из чугуна, руки. Толстыми серыми пальцами он хищно перебирал воздух, ломал ему глотку. Но у воздуха были миллиарды глоток, он плевать хотел на злые пальцы инвалида. Антон подумал: попадись он в шевелящиеся волосатые тиски, и его — одной-единственной — глотке пришлось бы туго. Откормленный, успешно сопротивляющийся судьбе, инвалид вдруг сделался ему ненавистен. Антон подогнал коляску, велел Грише сесть и тут же заблокировал ее ход, косо просунув сквозь спицы обоих колес удилище. Дубину с торчащим на манер клюва сучком на конце он любовно вырезал из сырого дерева еще на рассвете.
— Что, падла? — Дубина очертила хищный круг над плешивой Гришиной головой. Торчащий клюв рвался в бой. Видимо, изголодался по свежей крови в прежней мирной древесной жизни. — Крепкий у тебя черепок? Считай, что вы все здесь через полчаса трупы!
— За что? — Гриша больше не перебирал пальцами воздух. Шансы его в неподвижной коляске были равны абсолютному нулю, о котором Антону рассказывали в школе. Скорее всего, этот нуль был смертью. Люди охотно умножали друг друга на абсолютный нуль. В математике были и иные действия, но люди отчего-то предпочитали простейшее и быстрейшее.
— За что? — Такой вопрос было впору задавать младенцу или невинной девушке, но никак не зажившемуся на белом свете инвалиду. — Да за то, что ты… — Антон мог сказать: «Ездишь на коляске, дышишь воздухом, смотришь по сторонам», но все это были второстепенные причины, вытекающие из основной.
— Где ты видел, чтобы кто-то с кем-то задарма делился жратвой? — без малейшего труда определил основную причину Гриша. — Скажи мне, я немедленно туда поползу.
