– Высшей? – Молли пытается подобрать слова. – …Необычно.
– Необычно… – Кэрролл закрывает глаза. Облизывает губы. Ждет, призывно приоткрыв рот.
«Кто это? Куза? – пытается заставить работать свою голову Молли. – Куза или все еще Кэрролл? Все еще ее тело? Ее губы?»
– Я думала, тебе не нравятся женщины.
– Я не знаю. Мне уже, наверное, все равно.
– Лишь бы стать высшей?
– А это плохо?
– Нет. Наверное, нет, – Молли чувствует руку Кэрролл на своем бедре.
«Может быть, Куза тоже скучает по своему телу? Скучает по прошлой жизни?»
– Если только тебя не тревожит, что высшие не могут иметь детей.
– Думаю, я смогу пережить это, – Кэрролл снова затягивается. Держит дым, исследуя бедра Молли. – А мне нравится, – шепчет она.
– Нравится трогать меня?
– Нравятся сигареты, которые ты мне дала.
– У меня их много.
– Это хорошо, – она выдыхает. Открывает глаза. – Я все правильно делаю?
– Делаешь что?
– Моя рука.
– Ах, рука!
Молли смотрит на Кауфмана.
Он сидит в кресле напротив них. Безмолвный. Безликий.
– Давно ты здесь? – спрашивает она. Чувствует, как вздрагивает Кэрролл. Вскакивает, едва не столкнувшись с ней головами. Извиняется, но Кауфман не слышит ее.
– Какого черта ты сделала с моим купидоном? – спрашивает он Молли. Вернее, спрашивает Кузу с сознанием Молли.
– С купидоном? – она дергает Кэрролл за руку, заставляя сесть. – С каким купидоном?
– С мальчиком, которого я посылал к тебе с едой!
– Ах, с мальчиком! – Молли пытается сдержать смех, но не может. – Так ты поэтому зол? Поэтому заставил нас ждать?
– Не играй со мной!
– А то что? – Молли пытается вспомнить, как он выглядел в молодости. По крайней мере, то, каким его видела Куза, каким рисовала его.
– Скажи мне, что ты ему сказала?
– Ничего.
– Не ври!
– Я ничего ему не говорила, – Молли смотрит на Кэрролл. – Ведь так?
– Я… Я… Я не знаю, – Кэрролл испуганно смотрит то на нее, то на Кауфмана.
– Милая, правда? – спрашивает Молли Кауфмана.
– Что ты сделала с моим купидоном? – настырно и по слогам повторяет он.
– Ничего, – Молли улыбается, слушая эхо своего голоса. Нет, не своего. Голоса Кузы, которым она вынуждена говорить. – Почти ничего.
– Почти? – дряблое лицо Кауфмана вздрагивает. – Что значит «почти»?
– Я дала ему себя потрогать.
– Ты что?!
– Подняла юбку и показала, от чего он отказывается, – Молли заставляет себя не смеяться. – Он даже заплакал. Бедный. Правда, не сразу. Только после того, как я велела ему передать тебе, чем он занимался со мной в спальне, – Молли от души веселится, наблюдая, как злится Кауфман.
– Ты представляешь, сколько мне стоило трудов приручить его?! – кричит он.
– Представляю, – Молли протягивает ему сигарету. – На вот. Расслабься.
– Не хочу я расслабляться! – он капризничает почти как ребенок. – Я хочу назад своего купидона!
– Зачем он тебе?
– Как это зачем?! Как это зачем?! – Кауфман пыхтит, не в силах подобрать слова. – Зачем тебе Грейс, затем и мне он.
– У меня больше нет Грейс.
– Нет?
– Я прогнала ее, – Молли пожимает плечами. – Заменила, – она смотрит на Кэрролл. – Правда, она душка?
– Я не знаю.
– Ну же. Не будь брюзгой! Вспомни, как это было.
– Я хочу своего купидона!
– Да забудь ты о нем! – Молли щелкает зажигалкой, давая ему прикурить. – Твой купидон просто мальчишка. Глупый, никчемный мальчишка.
– Все равно, – Кауфман затягивается. Закрывает глаза, прислушиваясь к чему-то. – Что мне теперь делать?
– Ничего.
– Знаешь, как сложно найти нового?
– Не ищи.
– Тебе легко говорить, – он выдыхает, снова затягивается. – Ты-то уже нашла себе игрушку!
– Я не игрушка! – обижается Кэрролл.
– Нет, она определенно прелесть! – улыбается Молли. – Прямо как я, – она пытливо вглядывается в глаза Кауфмана. – Помнишь, как это было?
– Перестань.
– Томишься без своего мальчика? – подмигивает ему Молли. – Я могу поделиться.
– Издеваешься?
– Вовсе нет, – она поворачивается к Кэрролл. – Мы ведь не издеваемся?
– Я… Я не знаю. Наверное, нет.
– Ты само очарование! – Молли вглядывается в глаза Кэрролл, пытаясь отыскать там Кузу. – Помнишь рисунки, которые я тебе показывала? Можешь представлять Кауфмана молодым. Кажется, он тебе понравился… Я уверена, что понравился…
Молли тщетно изображает беспечность. «Господи! – думает она. – Я продаю саму себя! Нет. Не себя. И не продаю. Все это необходимо. Неизбежно. Все это для того, чтобы Куза смогла вспомнить, кто она на самом деле. Вспомнить и вернуть мне это чертово тело!»
Молли подносит к губам Кэрролл дымящуюся сигарету.
– На вот, затянись. И не бойся. Когда-то Кауфман был хорошим любовником.
– Да я и не боюсь… – Кэрролл пытается улыбнуться.
– Все это уже было, – шепчет Молли. – У тебя. С ним…
Мысли путаются. Молли закрывает глаза и ждет. Мечтает. Надеется. Сотни рисунков проносятся в сознании, складываясь в истории чужой жизни. Куза тоже ждала, мечтала. И что в итоге? Нет! Молли гонит от себя эти мысли. Гонит отчаяние. С ней все будет иначе, не так. Главное верить. Главное знать, чего ты хочешь, и идти к этому. Не размениваться. Не искать компромиссы…
Кэрролл уходит спустя час. Нетрезвая, усталая, бормоча что-то нелепое об искусстве и мудрости высших. Молли провожает ее взглядом. Надеется, ждет, пока Кауфман не закрывает за Кэрролл дверь, затем начинает реветь.
– Ты чего? – растерянно спрашивает Кауфман.
– Пошел к черту!
– Куза? – он пытается обнять ее, успокоить.
– Отстань! – она отпихивает его от себя. – Ты виноват!
– Успокойся!
– Это все из-за тебя!
– Да успокойся ты! – он силой прижимает ее к своей груди.
– Из-за тебя! – она всхлипывает, сдерживая рыдания. – Из-за тебя! – дрожит, чувствуя, как Кауфман гладит ее голову. – Я думала… Я надеялась… Мечтала, что еще чуть-чуть, и окажусь на ее месте.
– Все уже в прошлом, Куза.
– Ты не понимаешь!
– Прошлое не вернуть.
– Нет!
– Никогда не вернуть. Можно лишь идти дальше.
– Я не хочу.
– Ты должна.
– Я не могу!
– Может быть, когда-нибудь мы и вернемся к началу. К тому, от чего ушли уже так давно.
– Что?
– Я не знаю.
– Нет. Ты сказал, что когда-нибудь мы вернемся к началу.
– Я сказал, что нужно идти дальше. И, может быть, в конце, прожив то, что нам предначертано сейчас, мы сможем получить то, о чем боимся мечтать.
– В конце?
– В конце дороги.
Молли чувствует, как грубеют его руки. Неужели она будет вынуждена прожить все это еще раз? Прожить в чужом теле? Прожить, наблюдая за собой со стороны? Но почему она должна делать все это? Почему это происходит с ней?
