Забеспокоились матушка с сестрицами да братьями, приникли к устам бледным родимой:
– Что случилось? Что не так? Аль беда возвратилася?
Задышала Рада часто-часто, будто забредила не своим голосом:
– Несите быстрее туда, меня кличут.
Изумились братья, разинули рты сестрицы, только матушка внимательно посмотрела на Радужку, помня колдовские речи дочери нареченной, что всякому колдовству есть цена и конец. И узрела, как кора сердца девичья дотронулась, в сухую щепку превращая.
Взмахнула властно рукой, посмотрела взглядом своим мудрым проникновенным, от которого люди в преклонение впадали, чувствуя силу да правоту, и приказала одним лишь взором расступиться.
Вмиг сыновья собрались, вмиг вдоль процессии стройным строем выстроились, девицы-сестрицы, без слов мать понимая, взмахнули платками расчудесными и, с добром поклонясь, попросили людей разойтись, ибо дело было важное, не терпящее объяснений.
Ну и как от княгини внутреннее свечение благодарственное распространилось по округе, так и так все расходиться стали, сердцем чувствуя справедливость.
Общее сердце было у детей Матушки-земли, в унисон билось одинаково, все понимая, все прощая.
* * *
Подошли к кострам священным, что к облакам поднимались, да там и остановились. Не было входа в круг, только через огонь. А как проникнуть, не сгорев от языков пламени, никто не знал.
Опустили юродивую сестру на камень холодный, в заботе смотря, что дальше делать.
– Послушай и поверь мне, матушка, мое сердце никогда меня не обманывало. Ему верю. Зовет меня туда, – облизнула сухие губки юродивая. – Будто мое имя произносят, и каждый раз ножом по сердцу. Если не вернусь – прости меня за все, что не так было. Ничего не могу ни прибавить – ни отнять от того, что ты и так знаешь, – и вздохнула тяжело красавица, горькие слезы роняя, боясь больше со счастьем своим не увидеться.
Зарыдала благородная матушка, рукою рот прикрывая:
– Верю тебе, как себе, родная. Делай, что душеньке заблагорассудиться, не судья я тебе. Да и знай отныне, никогда я зла на вас не держала, всю жизнь верила, что все хорошо кончится. Так что не за что мне тебя прощать. Делай, как знаешь, любовь моя.
Утерли слезу и расступились вокруг юродивой, из последних сил снимая покрывала, матерью даренные, серебряными нитями вышитые, обнажая струпья, кору и ветки осиновые ниже пояса, змеей уродливой стала вползать в круг огненный до небес разожженный, где сгорало все чистое и нечистое.
Вельми телище богати
Куро-слове вече-пришло
Отвори твоя обрата
До-детища, до-детища,
Зачерви Чудово обро
Обронища на кострища
Обрати коры в живица
Вита – флори! Вита – орни!
Часть третья
Возвращение Старшей Сестры Премудрой Явидь Радужной
Вся семья, за руки взявшись, воле высшей отдавшись, помолилась за новообретенную сестру и дочь, Радужкой званную.
Огонь съел ее тело уродливое, корой черствой осины покрытою, придавая все жару и пеплу.
Да только не видели благочестивые, что вползая в круг священный, стало ее тело болезненное преображаться: от каждого языка огнища воспламенялось дерево, скукоживалась кора, испепелялось черствое, кожей девичьей проявляясь, будто по колдовству.
И вползая в круг, не тронутая стихией, изумила почтенных жрецов в порыве божественном, возвещавшем к богам росным.
Не поверили глазам волхвы, опустили руки, к небу возведенные, и от страха смертного и гнева праведного закричали-заголосили на нее: ибо во веки веков женщинам воспрещалося в священный огненный круг касаться.
Шум от огня смешивал их крики, да только когда Радужка заговорила, смолкло все в мгновение.
– Ну, здравствуйте, мужи великие, достопочтенные. Не меня ли звали-кликали?! Пришла я! – возвестила девица, тряпье обожженное с себя скидывая, белые косы расплетая, которые падали к ногам шелками из золота.
Обернулись все сто великих выборных друидов мудрейших, лаокоонов светлейших, оракулов вещих с бородами мохнатыми до пола да посохами вековыми и обомлели от дива сверхъестественного.
Стояла перед ними живая, через огонь пожирающий, малая девица-красавица с лицом юным, белым, нагая и прекрасная, будто русалка речная. Да только чувствовалось в теле молодом да в голосе тонком сила невиданная, каких никто еще не встречал. Опустили руки, перестали вещевать, прислушались.
А она косы расплетать закончила и, наконец, посмотрела на достопочтенное собрание. Так глянула, будто каждому в душу посмотрела.
И увидели мудрейшие взор ее настоящий – зеленых глазюк чудовища змеиного. Посмотрела чертовка и пальцами тонкими в воздухе огненные знаки рисовать стала. Знаки сакральные, секретные, где имя ее сокрыто было. Шесть голов, шесть хвостов посередине сомкнутых в кольцо бесконечное, вдруг в крест собирались и по солнцу развернулись, пасти змеиные разевая.
Онемела братия, окоченела от древнего волшебства и на колени пала. Улыбнулась Старшая Сестра:
– Узнали, значит… Не бойтесь, люди, с добром пришла. Настал день, настал час долгожданный моего возвращения и вашего от меня освобождения.
Оглянулась вокруг змейка-девица и в лица давай всматриваться:
– Кто из вас главный из всех. Кто судить меня будет?
Долго молчали, долго советовались, и выступил самый сильный, самый мудрый, самый великий правитель объединенных земель, среди соратников хоть и был самым молодым, да самым прозрелым считался. Ему доверили. Смело вышел, ясным взором глядя:
– Со мною говори. Я в ответе за всех.
– Храбрый муж, богомудрый жрец, – выговорила на древнем языке нагая девица с глазюками змеиными, – а почему среди вашей братии места ни для одной сестрицы не нашлось?
– Только мужи законы в руках держат, силе разума доверяясь, – отвечал молодой волхв, кулаком показывая, где сила хранится.
– Матушка-земля пророчила каждому по паре найти, будь то царь, будь то пахарь. Ибо нет силы в разделенных частицах ее. Только так истинную силу человек обрести может и смысл жизни постичь. А в твоем кулаке пустота, братец меньший, – хитро улыбнулась девица и языком раздвоенным, будто ремешком кожаным, легко руку молодца скрутила – кулак разжался, пустоту обнажая.
– Женщины слабые да корыстные, мужи сильные да правдивые, – отвечал благородный жрец, лицом потея от магии черной.
– Земля-матушка женщиной была, вас правдивых нарожала бескорыстно, – смеясь, продолжала разговор девица.
Нечего было ответить жрецу, да другие не смели возражать.
