Александр Житинский - Голоса

— Настоящая… — пробормотал Митя. — Что ж они, черти, так ее хранят? Хоть бы в сундук положили!

Он открыл сундук и увидел в свете фонарика, что тот доверху набит ватниками, представлявшими, по-видимому, для хозяев бо2льшую ценность, чем икона. Митя сокрушенно переворошил их, но ничего более в сундуке не обнаружил. Он все-таки засунул икону на дно сундука, надеясь со временем выпросить ее у хозяина.

В углу чердака висели на проволочных крюках порванные рыбацкие сети. Они напоминали силовые линии магнитного поля. Такая аналогия могла родиться только в Митиной голове, до отказа забитой всяческими моделями пространства, векторами, группами преобразований и полями. Эти поля не имели никакого отношения к полям, окружающим деревню Коржино, но имели прямое касательство к главному жизненному занятию Мити Богинова, к теоретической физике.

Глядя на веревочные силовые линии, Митя подумал о том, что в этом мире шагу ступить невозможно, чтобы не натолкнуться на какой-нибудь физический термин, мирно висящий на ржавом крючке. Так вот чем это было когда-то в человеческой голове! Поле — полем с колкой твердой стерней, с васильками и клеверными листочками, с куполами стогов, из которых торчат шесты с галками на конце, с ветром, наконец, свободно гуляющим по диагонали. И сеть была сетью с дырами и узлами, с ячейками, рассчитанными на определенную рыбу. Каким образом эти земные понятия совершили скачок в абстрактный мир и превратились в магнитные, электрические, тепловые поля и сети? С некоторым удивлением вернулся Митя к первичному понятию и несколько секунд рассматривал сеть, по привычке располагая на месте дыр полюса магнита, чтобы получить наблюдаемую картину научно. После этого сеть перестала его интересовать, и Митя направился к трубе, которая и была целью его прихода на чердак.

Труба выходила из пола посреди чердака и скрывалась вверху, в темном углу, образованном стропилами. Она была квадратного сечения и толстая снизу, кирпичной кладки. Выше кладка становилась тоньше, и труба незаметно округлялась, обмазанная толстым слоем глины в мелких извилистых трещинках. Митя обхватил трубу руками, скорее, даже обнял ее с неожиданным для себя чувством нежности и прижался щекой. Труба была теплая, чуть шершавая, а внутри нее что-то пело тихо и неразборчиво. Митя прислушался к бормотанию трубы, осторожно лаская ее ладонью, как женщину. Потом он внимательно осмотрел глиняную поверхность, освещая трубу фонариком.

— Все-таки я большой осел! — вслух сказал он, усмехнувшись.

После этого Митя дружески хлопнул трубу по боку и направился к лесенке, все еще посмеиваясь про себя.

Теперь надобно объяснить, что именно искал Митя на чердаке и зачем он так тщательно обследовал трубу. Он искал печную заслонку.

Да, Митенька искал на чердаке печную заслонку, которую они с женой Аней не нашли внизу, в самой печке, осмотрев ее снизу доверху.

Ну как должна выглядеть печная заслонка? Заслонка и есть заслонка, и раз она что-то заслоняет, какое-то отверстие, то Митя представлял ее в виде чугунного или железного листа с ручкой. Этот лист согласно Митиным представлениям обязан был вставляться в определенную щель в печке. Так гласила теория. Но этой теоретической заслонки ни в печке, ни на чердаке найдено не было.

Печь вырастала в серьезную проблему. Она преподносила сюрприз за сюрпризом. Сокрытие заслонки было уже второй неприятностью, испытанной Богиновыми со стороны печки. Первая случилась накануне.

Пришедшие в Коржино Богиновы были встречены сыном хозяина Витькой. Витька вылез из сарая, облепленный сеном и заспанный до такой степени, что после каждой фразы его приходилось будить вновь, чтобы выпытать все новости. Новости были следующие. Его мать Надя Чуркина, почтальон, уже три дня как уехала в дом отдыха, чем буквально поразила всех деревенских. В самую страду, летом, она взяла и укатила отдыхать! Общественное мнение деревни Коржино было против Нади, как Богиновы поняли уже на следующий день. Ее поступок тем более осуждался соседками, что Анатолий Иванович, Надин муж, с утра до ночи пропадал в Литвинове, за пять километров, где пас колхозное стадо, а Витька остался без присмотра. Он целыми днями спал на сеновале и питался только молоком. Витьке было шестнадцать лет, он уже выпорхнул из гнезда и учился в райцентре, в техникуме, на сборщика часов. Теперь у него были каникулы.

Витька стоял на крыльце в ватнике и резиновых сапогах, на которых налеплены были комья грязи. Длинные Витькины волосы цвета сена, путаясь с тем же сеном, свисали до плеч, а украшала Витьку тирольская, сильно помятая шляпа. Витька отоспал ей правое поле, которое было будто приклеено к тулье.

Митя и Аня помнили Витьку еще по прошлому приезду. Тогда он был хиленьким деревенским мальчиком с соплями и писклявым голосом. Сейчас голос ломался, и Витька то и дело пускал петуха: начинал фразу хрипло, а заканчивал ее дискантом. Впрочем, назвать фразами то, что он говорил, было бы большим преувеличением.

— Нету отца… — сказал он хмуро и не глядя на Богиновых.

— Витька, да ты что, не узнаешь нас? — спросила Аня.

— Почему?.. Узнаю, — протянул Витька без выражения.

— Тебе мать-то сказала, что мы приедем? Мы ей писали, — продолжала Аня.

— Не… — сказал Витька.

Богиновы стояли перед высоким крыльцом. Дождь, который сопровождал их от автобусной остановки, еще не кончился, хотя было уже все равно — они промокли до нитки. Катя и Малыш с маленькими рюкзачками за спиной тоже смотрели на Витьку, ожидая его решения.

— Ну, мы подождем Анатолия Ивановича. У него спросим… — неуверенно сказала Аня.

— Не зна… — сказал Витька.

— А ты, брат, вырос, — вдруг проговорил Митя и с досадой почувствовал, что получилось это у него заискивающе, будто он хотел задобрить Витьку, чтобы тот пустил их в избу.

Витька расплылся в улыбке и неожиданно покраснел.

— Ну ладно! — строго сказала Аня. — Ты не видишь, мы под дождем мокнем! Торчишь как пень. Давно бы уже печку растопил. Небось, как мать уехала, и не топили?

— Не… — сказал Витька, но посторонился, пропуская их в избу, а потом нехотя пошел за дровами.

В избе было сыро и темно. Витька сказал, что свет отключили еще вчера. Катя и Малыш смотрели на родителей с тревогой, потому что чувствовали, что отпуск начинается как-то не так, не по-праздничному. Митя с преувеличенной веселостью стал распаковывать рюкзак.

«Ничего, ничего! — твердил он. — Зато потом будет хорошо!»