Это было падение! Невероятное, внезапное, жестокое и унизительное падение, врезавшееся в его сознание страшным неуничтожимым фантомом, и преследовавшее его затем всю его жизнь.
Уже тогда, в детстве, он осознал, насколько он выше всех остальных детей в вокруг себя. Уже тогда он прозрел, что ему уготована великая судьба хозяина и мучителя над всеми ними. Поэтому он всячески старался соответствовать этой предначертанной ему самой судьбой великой миссии. Был отличником и самым примерным учеником. Он всячески старался утвердить и доказать своё превосходство в отличной учёбе и примерном поведении. Он стремился быть идеалом, образцом для всех. И, действительно, его всегда ставили в пример другим, так как он был всегда готов ответить на любой вопрос, и никогда не шалил. И вот, внезапно, стоя у доски, и готовясь ещё раз, в очередной раз, показать убогим свои превосходство, он, вдруг, внезапно, по непонятной причине, забыл урок, испугался, и потрясение его было настолько сильным, что он обдристался на виду у всех.
И каждый раз через много лет уже после этого прискорбного случая, когда на него накатывало удушающее волнение, он снова и снова превращался в маленького сгорающего от позора, красного, как его галстук, пионера, с натёкшей под ним вонючей лужей. И он продолжал и продолжал испражняться, не в силах совладать с вышедшим из под его контроля коварным кишечником.
Нет, в реальности он уже давно почти не обделывался. Но в этом, снова и снова накатывающем на него, мороке, безжалостно преследовавшем его, он снова и снова обдристывался перед гогочущим классом, и не было спасения от жгущего его чувства стыда и позора.
— Ну ладно краснеть. Уже в рака превратился. Сваришься живьём! Давай сюда рыжий, пока я добрый — вывел его из оцепенения и вернул обратно в реальность голос его мучителя, который и являлся на этот раз причиной его кошмара.
Анатолий Борисович медленно выплыл из морока, и по мере возвращения в реальность, сквозь улетучивающийся туман мучающих его фантомов далёкого детства стал проступать интерьер его кабинета с сидящим на его месте, с ногами на столе, наглым молодым человеком, одетым в какой-то невероятно кургузый серый пиджак. Вообще молодой человек был пошл, невероятно пошл. Не было в нём ни грамма изысканности, лоска и куртуазности к которой Анатолий Борисович уже так привык за более чем десять лет демократических преобразований.
Мало того, что пиджачишка был явно старым, потёртым и к тому же, наверняка, отечественного производства, так и рубашка была какая-то цветастая, пёстренькая и явно не свежая, штиблеты, выставленные на всеобщее обозрение, так как лежали поверх стола, были не чищены, а подошвы уже изрядно потёртыми, а из под коротковатых мятых брючин виднелись замызганные протёртые носки.
Но главное, была мерзкая, мерзкая, мерзкая, без тени смущения и почтения перед самим Анатолием Борисовичем, глумливая улыбка молодого негодяя, и его наглый и бесцеремонный взгляд белесоватых глаз.
Придя в себя, Анатолий Борисович стремглав бросился прочь из своего кабинета.
— Ой, Анатолий Борисович, да что же с Вами? Врача позвать? — испуганно заверещала секретарша.
— Хороший признак, пока ещё признают, может, удастся что-нибудь сделать, пока они ещё не знают… — молнией пронеслось в его чурбане, и он закричал:
— Начальника охраны, живо!
Начальник охраны, а вмести с ним ещё несколько головорезов появились как из под земли. Видно ждали сразу за дверью приёмной.
— Туда, туда, в кабинет, там, там, — задыхался Анатолий Борисович, — надо тревогу, тревогу, всех поднять, всех, срочно, и прессу, главное прессу, иностранцев…
Начальник охраны вошёл в кабинет вместе со своими головорезами, за ними, прячась за спинами, и предвкушая расправу над хамом, протиснулся и Анатолий Борисович.
— А, Серый, привет! Как дела служивый — небрежно бросил молодой негодяй.
— Спасибо, служим Паша. Что случилось?
— Да вот клиент пугливый попался. Ты, Серый, что ль его так запугал?
— Да как можно, Паша, мы его любим — осклабился начальник охраны и повернулся к совсем уже ошалевшему Анатолию Борисовичу.
— Что ж вы, Анатолий Борисович, себя так ведёте? К вам сам Паша зашёл, а вы буяните. А ещё такой бизнесмен солидный. Нехорошо!
С этими словами охрана вышла, оставив Анатолия Борисовича наедине с Пашей.
Молодой наглец всё также продолжал бегло листать какие-то документы, которые он нашёл на столе Анатолия Борисовича, и лишь небрежно кивнул, садись мол. Анатолий Борисович, окончательно уже ничего не соображая, скромно присел на гостевом стуле.
Наконец, негодяй небрежно отбросил бумаги. Всем своим видом показывая: ну и хернёй же вы ту занимаетесь, мазурики! Потянулся. Снял ноги со стола. Сел как полагается. Подобрался. Сделал серьёзное выражение лица, отчего оно стало ещё страшнее и гаже. Нагнулся, вытащил потёртый, какой-то старорежимный, портфель из ядовито-жёлтого дерматина, и достал из него пухлую папку, пожелтевшую от старости. В отличие от бумаг на столе Анатолия Борисовича, (а все они были многомиллионными контрактами и экспертными заключениями на красивых глянцевых фирменных бланках и в изящных папочках из тончайшей кожи) он обращался с этой «антикварной» папкой с явным пиететом. Аккуратно положил на стол. Долго и старательно сдувал с неё пыль и крошки старого картона. Осторожно развязал тесёмочки. И даже надел старомодные роговые очки, отчего его наглое лицо стало уже гадким просто до невыносимости.
Странно, но эта чудовищная старорежимная папка, произвела на Толика странное и гнетущее впечатление. Словно появление этого чужеродного предмета оглушило его, нарушило равновесие, безвозвратно отменила привычный ход вещей, как вторжение массивного небесного тела в солнечную систему мгновенно нарушает хорошо рассчитанный и отлаженный на века ход небесной механики.
Казалось, этот явно уродливый совковый предмет, так не гармонирующий, с его новым полным дорого и ценного миром, более того, как бы даже всем своим обликом, одним лишь фактом своего существования, разрушающий царящую вокруг Анатолия Борисовича гармонию, должен был вызвать только ещё большее омерзение и отторжение, но, однако, он Анатолия Борисовича зачаровал. Эта чудовищно некрасивая вещь мгновенно поглотило всё его внимание. Словно сквозь поблекший и расслоившийся от времени старый и дешёвый картон чувствовалась невероятная ценность её неведомого содержимого.
Анатолия Борисовича редко обманывала интуиция, и вот сейчас, он весь просто замер, не в силах оторваться от старой папки. Такая исходила от неё энергетика. Такая чувствовалась заключённая в ней сила. Сила, которая, казалось, легко, одним лишь лёгким прикосновением может решить и навсегда изменить его судьбу. Сила, перед которой может спасовать все его деньги, связи, весь его авторитет, всё его могущество. Сила, которая давала право молодому негодяю нагло третировать его в его же кабинете.
