— Позвольте, позвольте, — заволновался Ганиев, — вы говорите весьма образно, однако нельзя ли конкретнее — в чем именно вы видите недостаточную помощь со стороны руководства институтом? Игорь Владимирович достаточно влиятельный человек в институте, член научно-технического совета, но он не ставил так вопроса…
Федор опять мельком глянул на Ганиева и снисходительно улыбнулся.
— Именно потому, что его здесь нет, я и могу поставить этот вопрос. Мы все знаем, что Лаврецкий настоящий ученый, прекрасный руководитель. Но он слишком скромный человек. Он лучше отдаст часть своего личного заработка на нужды лаборатории — и он это делает, — чем потребует средств у дирекции. Но время берет свое: сколько бы ни вкладывал Игорь Владимирович из своего кармана — половину, две трети или даже сто процентов зарплаты, — этих средств все равно не хватает. Не хватает и не может хватить! Не говоря уже о том, что мы не вправе жить за счет личных средств руководителя.
— Правильно! — крикнул с места Жора. — Давно пора!
— Чего ж ты молчал, если давно пора? — громко сказала Женя.
— Молчал. А черт его знает, чего молчал. Но теперь скажу. Можно мне слово?
— Подождите, — сказал Ганиев. — Потом выступите. Вы кончили? — спросил он Хатаева.
— В основном — да.
— Что вы конкретно предлагаете?
— Первое — увеличить ассигнования. Второе — увеличить штаты. Третье — выделить оборудование и помещение.
— Да вы что — не видите, в каком помещении институт находится?
— Вижу. Именно поэтому и говорю. Всему институту нужно новое помещение.
— Нужно, конечно. Но вы что… с луны свалилась? — Ганиев подозрительно оглядел Федора. — Или того… Зачем страсти разжигаете?!
— Дайте слово!
— Разрешите мне!
— Товарищ Ганиев! — неслось со всех сторон. Хатаев был бледен, но улыбался. Он видел, как Юра быстро писал что-то в блокноте.
— Вы кончили? — угрожающе буркнул Ганиев.
— Кончил, — сказал Федор и сел на место.
— Так, — сказал Ганиев и, опираясь о стол руками, тяжело встал. — Здесь были сделаны весьма ответственные, а вернее, безответственные, на мой взгляд, заявления. Товарищ Хатаев руководитель молодой, горячий, ему кажется, что все проблемы можно решить одним махом. Здесь работают люди опытные, работают со для основания лаборатории, и я надеюсь — они объяснят Федору Михайловичу, что все не так просто, как ему представляется. Итак, кто первый? Прошу.
Но все молчали. Говорить почему-то никому уже не хотелось.
Юра вошел в кабинет редактора и положил на стол двенадцать страниц, сложенных пополам.
— Вот, — сказал он, — ты просил что-нибудь такое… Ударное. Лучшего не найдем. Молодые ученые хотят поставить лабораторию на практические рельсы. Хотят приносить реальную пользу. А им говорят: сидите и не рыпайтесь. Занимайтесь чистой теорией.
Редактор был завален материалами, идущими в следующий номер, он был так погружен в их чтение, что, как видно, не сразу даже уловил смысл сказанного. Однако что-то, видимо, все-таки насторожило его. Возможно, это было слово "ударное". А может быть, что-то другое. Во всяком случае он снял свои большие роговые очки, прижал пальцами прикрытые веки, потом отпустил их и взглянул на Юрия просветленными глазами:
Это был еще не старый человек, сравнительно молодой даже. Но роговые очки и глубокие залысины делали его солидным, почти пожилым. И только теперь, когда в глазах его появился живой блеск, стало видно, что ему от силы тридцать семь — тридцать восемь лет. Редактором он был назначен недавно, прошел путь от литсотрудника, газету знал хорошо, и ему хотелось дать что-то заметное, интересное и острое, чтобы привлекало внимание.
— Так ты говоришь — интересно? Молодых зажимают?
— Да нет, не в этом дело, — сказал Юрий. — Стал бы я ломиться к тебе! Тут дело поглубже… Жила, понимаешь, научная лаборатория, занималась теоретическими разработками, люди получали хорошую зарплату, жили спокойно, тихо, мирно, их никто не трогал, они никого не трогали… И вдруг пришел молодой ученый, который разбудил их, заставил оглянуться, сказал: ребята, ведь то, что вы делаете, это важно, это нужно людям, это актуально — избавить человечество от блуждающих токов..
— Блуждающие токи? — переспросил редактор. -
Звучит. А что это такое?
— Образуются в земле такие, понимаешь, зловредные токи. Нет, чтобы течь по проводам, так они тебе, сволочи, блуждают в земле, разъедают кабели, мосты, трубы — вреда неисчислимое множество приносят…
— Так-так… Любопытно…
— Ну, вот, теорию-то они разработали. Формулы, расчеты, а практической пользы пока мало было. Да и трудно им было дать пользу, когда никто о них слыхом не слыхал. Нет у них ни денег, ни оборудования, старый профессор на свои средства приборы сооружает. В общем, кустарщина.
— Так!
— Они хотят все перестроить, пойти на заводы, на предприятия, применить новые методы защиты, пользу дать людям. Реальную пользу. Они сами отказываются от спокойной жизни. Рассказать об этом надо, привлечь внимание… Это прозвучит, может, даже движение вызовет.
— Молодец. Я вижу, за живое тебя задело, — сказал редактор. Он взял блокнот, веером пропустил из-под пальца все его странички и, убедившись, что все они исписаны до самого конца и даже на внутренней стороне обложки имеются записи, кивнул головой:
— Добро. Давай. Четырехколонник вытянешь?
— Четыре колонки? — Юрий заколебался. — Может, подвал?
— Чего там, уж давать так давать. К субботе успеешь?
— Постараюсь.
— Ни пуха тебе. И фото давай. Диаграммку можно, чтоб не слепой был кусок.
Запись в тетради
Невероятно, но факт — в один прекрасный день мы все стали знаменитостями. В субботнем номере газеты нашей лаборатории, блуждающим токам отведена половина страницы.
Газета висит в вестибюле института. Там толпа — подойти невозможно. Жора сбегал в киоск, притащил целую пачку, раздал каждому по газете, а один номер прикрепил к "Так держать!" у стола Хатаева.
Тот пришел, глянул как ни в чем не бывало, ну, вроде это висит его очередная поздравиловка, и уселся за свой скрипучий столик просматривать бумаги.
Железный человек!
Я наблюдала — он ни разу не оглянулся, не поискал себя взглядом, а ведь, о нем там целая четверть, если не треть.
А я читала, и у меня было странное ощущение — все там как будто правильно — и про токи, и про лабораторию, и все как будто не про нас, а про кого-то другого. Про какую-то другую Женю Буртасову, которая делает сложнейшие расчеты, про какого-то другого Кима, про какого-то другого Вадима Николаевича. Это, наверное, с непривычки — впервые в жизни читала о себе в газете.
