– Но почему же? – запротестовал Густафссон. Теперь-то уж меня видели все, вряд ли это кого-нибудь испугает. Они сами просили, чтобы я не прятался.
– Гм, – хмыкнул доктор. – Смысл вертотона отнюдь не в этом. Полагаю, вам лучше вести уединенный образ жизни.
Доктор отдал билеты проводнику и занял купе рядом с Густафссоном.
«Хорошие люди на телевидении», – думал Густафссон, погасив свет и растянувшись на мягком диване. Колеса монотонно постукивали о рельсы, на переездах звонил звоночек, в просветах между занавесками мелькали проносящиеся мимо фонари.
«Хорошие люди, – снова подумал он. – Оплатили и дорогу, и питание. Да еще обещали заплатить за выступление».
Мысленно он снова пережил этот день.
Они с доктором прибыли в столицу в полдень и завтракали в соседнем со студией ресторане в обществе известных дикторов и актеров. Все они выглядели как самые обыкновенные люди, и, если человек не знал, кто они, он мог принять их за продавцов или за столяров, вроде самого Густафссона. В зале было много молодежи, красивых девушек, в передачах они не участвовали, Густафссон слышал, что телевидению требуется очень много пароду для нормальной работы, и чем больше становилось пароду, тем больше его требовалось для этой нормальной работы.
Он оробел, увидев, что они направляются в большой зал, но Аффе успокоил его: все предупреждены, на него никто не станет таращиться. Так и было. Правда, порой кто-нибудь нет-нет, да и бросал на него взгляд, но ведь во всех больших ресторанах люди обычно разглядывают друг друга. К тому же ему следовало привыкнуть к обществу людей.
«Будем считать, что это своего рода репетиция перед вечерним выступлением», – сказал Аффе.
Они поговорили о всякой всячине, и тот, кого называли режиссером, объяснил порядок передачи, сперва пойдут обычные номера, потом доктор Верелиус расскажет о своем замечательном препарате, и уже после него выступит Густафссон. Его представят телезрителям и Аффе задаст ему несколько вопросов – о чем, это они сейчас решат. Что делать с гримом, не знал никто, очевидно, от него следует отказаться и лишь умело использовать освещение. Если тебе случалось смотреть наши передачи, ты знаешь, что обычно мы просим наших знаменитых гостей спеть песенку, показать какой-нибудь фокус или сделать что-нибудь еще в этом роде. Может, ты умеешь ходить по проволоке или играть на рояле?
– Когда-то я пел под лютню, но это было давно, да у меня здесь и лютни нет.
– Значит, не о чем и говорить, – сказал режиссер и, наморщив лоб глубокими складками, спросил: – А может, ты знаешь какую-нибудь песню, в которой говорится о зеленом?
– Что-то не припомню.
– А вот я вспомнил: «Зеленые домишки летят мимо окна»! Слышал когда-нибудь эту песенку?
– Вообще-то она называется «Красные домишки», – вмешался доктор Верелиус. – Так что она вам не подойдет.
– Жаль. – Режиссер огорчился. – А я уж думал, что мы используем ее как музыкальную заставку, которая красной нитью пройдет через всю передачу. Ну что ж, трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать. Сейчас мы призовем на помощь нашего штатного поэта. В это время он обычно бывает в ресторане.
Поэт был найден и приглашен к их столику. Дарование у поэта было весьма скромное, по всей стране он был известен тем, что сочинял стихи сходу. Не задумываясь, он выдавал строфу из четырех строчек о чем угодно – всего четыре строчки, зато рифмованные. Вообще-то говоря, это доступно большинству образованных людей, если, конечно, требования не слишком высоки. Но к поэту никто и не предъявлял больших требований.
Едва поэту объяснили, что от него требуется, как он вернулся к своему столику, отодвинул в сторону чашку с кофе, достал перо и бумагу и погрузился в творческий процесс. Вскоре он принес свое сочинение со скромным видом человека, желающего показать: быть может, это и не шедевр, но хотел бы я посмотреть, кто это сделает лучше, чем я.
Режиссер схватил бумагу и прочел:
Давно ль, забытый всеми,
в безвестности я спал?
Но вот я стал Зеленым
и знаменитым стал.
– Блеск! – воскликнул режиссер. – Густафссон прочтет эти стихи.
Густафссон не знал, что и сказать. Если опытный человек говорит, что это хорошо, может, это и в самом деле хорошо. Он уже протянул руку за бумажкой, но тут опять вмешался доктор Верелиус:
– Нет, – сказал он.
От удивления у поэта отвисла челюсть. Такого с ним еще не случалось. Режиссер поднял брови:
– Почему?
– Решительно не подходит, – повторил доктор. – Я не раз слышал, как вы читаете по радио свои сочинения. При всем уважении к вам, должен заметить, что ваше исполнение очень подходит к качеству ваших стихов. Но если их начнет декламировать Густафссон, это будет смешно. А именно этого мы хотим избежать. Вы согласны со мной?
Режиссер кивнул.
– К сожалению, сейчас я должен поблагодарить вас и удалиться. – продолжал доктор. – Меня ждут в нашем ведомстве. Они хотели встретиться со мной, когда ознакомились с моей докладной о вертотоне, но раньше у меня не было времени. Вот мы и решили воспользоваться моим нынешним приездом в столицу. Прощаюсь с вами до вечера.
Доктор ушел. И тут взял слово Аффе, до тех пор сидевший молча.
– Будет неинтересно, если Густафссон только покажется в нашей передаче и все, – сказал он.
– Вот и придумай что-нибудь, – предложил режиссер.
– Легче сказать, чем сделать. Послушай, Густафссон, может, ты умеешь ездить на одноколесном велосипеде?
– Или ходить на руках? – подхватил режиссер. Густафссон не умел ни того, ни другого. Вообще-то он мог бы пройтись на руках, но чувствовал, что этого делать не следует.
– Надо быстренько обучить его какому-нибудь фокусу, – сказал Аффе. – Пусть кто-нибудь из помрежей достанет необходимый реквизит. Надо выбрать что-нибудь незатейливое, вроде бумажного пакета, который превратится в букет, если его потрясти. Или воды, которая станет вином, если ее перелить в другой бокал. Или носовой платок, и которого можно достать десяток яиц.
– Стоп, стоп! – воскликнул режиссер. – Вода, которая превращается в вино. Это нам подходит. Возьмем кирасо. Зеленое кирасо – химики нам организуют. Потом ты покажешь фокус с зеленым кроликом. Все, к чему ты будешь прикасаться, будет становиться зеленым – книга, ручка, бумага.
– Как же это получится?
– Ну, это пустяки. С одной стороны предмет будет обычным, с другой – зеленым, ты только незаметно перевернешь его. Например, книга – с одной стороны переплет будет красный, а с другой зеленый. Бумага, карандаш, диктор. Даже сам Аффе – спереди он будет белый, а сзади зеленый.
По мере того как его обуревали идеи, режиссер воодушевлялся все больше, под конец он впал в лирику и был похож на постоянного распорядителя празднеств в Шведской академии наук, составляющего меню для очередного банкета. Неожиданно он сник:
