– Вы их бросите с этого обрыва? – пришел в себя коротышка.
– Да, если вы не избавите меня от них.
– Простите?
– Здесь пять миллионов. Вам нужны эти деньги?
– Не знаю, что вам ответить… Постойте… Не бросайте… Да! Конечно!.. Но, я не понимаю…
– А вам и не нужно ничего понимать. Вы только что хотели оказать услугу и спасти меня? В свою очередь, я хочу вас отблагодарить, вручив этот саквояж. Вы согласны?
– Да!..
– Но, с одним условием. Вы должны потратить их на благое дело.
– О! Месье, конечно!.. Но, я не понимаю…
– Так берите же, пока я не передумал! – закричал он.
Тот схватил чемодан и бросился прочь. Бежал от этого русского так быстро, насколько могли нести его маленькие ножки. А русский стоял у края обрыва и хохотал. Француз удалился на сотню метров, остановился, обернулся, показывая на чемодан. Словно, не верил в такую удачу и спрашивал разрешения. А он хохотал все громче и махал ему рукой.
– Проваливай!!!
Тогда маленький, но прыткий француз, уже более уверенной походной засеменил прочь. Куда он шел – сомнений не было. Куда ведут все дороги в Монако? Конечно же, в казино! Теперь он был спокоен. Он вернул эти деньги! Вернул все до единого цента!
15
Больше он не летел, а медленно тащился по полям и холмам, почти не давил на педаль и не радовал свою машину сумасшедшей гонкой. Ехал и думал. А перед глазами стояли не любимые руки Мари, не ее глаза, а пропасть, от которой он едва отошел. Он не смог сделать шаг, который с того обрыва делали многие. За сотни лет жизни этого казино люди проигрывали, шли к обрыву, а потом дальше вниз, в пропасть, в неизвестность… Что с ними сейчас? Как искупают они этот шаг?
Снова деньги. Почему, когда их мало или нет вовсе, ты бескорыстен и чист перед совестью своей. Но почему, когда они появляются – взамен, отбирают частицу души, и ты уже не имеешь друзей, завидуешь алкашу, который готов снять с себя последнюю рубашку, не имеешь женщины, лишь покупаешь ее тело. Не имеешь ничего. И все, что не имеет цены – теряет смысл. А, может быть, то, что этой цены не имеет – бесценно! И никакие деньги не помогут. И сейчас эти глаза – нет, не любимой женщины, а его друга, спустя столетия стояли перед ним и не давали покоя. Теперь он хорошо понимал Мари, которая не могла быть с ним, потому что до сих пор не могла переступить через себя, не помнить взгляд ее брата. Закрыть на это свои красивые, такие добрые и грустные глаза. Как можно искупить то, чего не вернуть? Где предел совести, которая гложет? Совесть. Уже вторая жизнь проходит, а ей все мало…
И подумал, – если все это когда-то закончится, насколько аккуратно он будет идти по этой земле, делая каждый шаг в неизвестность, который всегда сможет потом вернуться к нему.
Что же делать – бояться? Не идти, не жить? А может, просто научиться любить? Тогда не наступишь и не раздавишь. А может, эта любовь и научит тебя ходить, и жить. И уже не важно, кого ты любишь! Тогда к тебе будет возвращаться не проклятие, но сама любовь. Может быть, не в этой жизни, но это уже не важно. А важно, что ты, наконец, будешь свободен! И начинать новую жизнь будешь с чистой совестью – не с белого листа, а оттуда, где остановился когда-то. Если, конечно, оно того стоило…
Как в это мгновение он снова захотел оказаться в рваных, потертых джинсах, сидеть на деревянной скамейке, зарабатывать свои первые копейки и просто жить…
Он снова находился в том величественном Храме, который пережил в не одну жизнь и не одну революцию. Его строили столетия, потом пытались разрушить, снова строили и возносили, как возносятся души праведных за той чертой… В его стенах устраивали вертеп, а потом освящали, и после он своим великолепием короновал Наполеона, снисходительно глядя даже на него. Он пережил средневековье инквизиции. С него сбрасывали статуи и возводили химеры. Все взлеты и падения этой великой страны не обходились без его участия. Нотрдам де Пари. Маленький остров Сите в самом центре Парижа, и на нем этот великий католический Собор.
В таком месте чувствуешь себя ничтожным, но связанным воедино с божественным космосом там, над его готическим шпилем. Именно сюда он решил прийти и отдать все, что у него оставалось. А было у него так мало! – думал он, разглядывая Собор.
– Месье, я хотел бы сделать пожертвование.
– Пожалуйста, – ответил ему служитель Храма, – по периметру Собора находятся урны для пожертвований, вы можете выбрать любую.
– Боюсь, что такая урна будет слишком мала.
– Если месье желает внести значительную сумму, он может опустить туда чек.
Но ему хотелось сделать это наверняка. Сделать так, чтобы этот чек не затерялся где-нибудь на дне деревянной коробки, а потом каким-то невероятным образом не оказался в его портмоне.
– И все-таки, месье, я хотел бы внести очень значительную сумму. Вы мне не поможете? Я могу встретиться с настоятелем Собора? Если, конечно, это возможно…
– Приходите завтра. После мессы он некоторое время будет здесь. Я доложу о вас, – равнодушно сказал служитель и откланялся.
– Благодарю, – смиренно сказал он так, словно был просителем, а не хотел пожертвовать миллионы. Как непросто было избавиться от этих денег – в этом он уже убедился.
На следующий день он пришел немного раньше и по окончании службы попросил об аудиенции. Его вежливо проводили в комнату, где он какое-то время ждал. Наконец, появился священнослужитель. Это был почтенный мужчина, не очень пожилой, энергичный, с живыми, пронзительными глазами.
– Вы хотели внести некоторую сумму на счет нашего Собора? – спокойно спросил он.
– Прошу простить за беспокойство, но я хотел сделать это лично.
– Церковь приветствует такие поступки. Слушаю вас?
Он протянул чек, и тот оказался перед глазами священника. Это была не купюра в пятьсот евро. Там была прописана сумма в сто миллионов, которую священник с удивительным спокойствием прочитал на банковской бумажке. Мгновение подержал ее в руках и положил перед собой.
– Как экзаменационный билет, – подумал он.
А священник продолжал:
– Поскольку вы просили о встрече, видимо, вы хотите что-то сказать или о чем-то меня просить?
– Не хочу просить вас истратить эти деньги на благое дело, потому что в этом абсолютно уверен, просто пришел с этим чеком и прошу его принять.
Священник задумался.
– Это значительная сумма. Что заставляет вас пойти на такой шаг? Для вашего капитала такое пожертвование безболезненно? Вы уверены?
– Сказать по правде, это почти все, что у меня осталось, – ответил он.
– Почти, – повторил священник. Неожиданно улыбнулся, немного помолчал и уже с интересом на него посмотрел.
