- Я уже ничего не понимаю,- упала на стул Дашка.- Я сейчас, наверное, плакать буду... Я же...
- Даша,- мягко, как с больным человеком, говорил Корнилов,- успокойся ты - все в порядке. Твой материал одобрили на самом верху. И поправки внесли там же. Радуйся, дурочка. Да, и не забудь зайти к бухгалтеру. Гонорар-то - ого-го!
- А вот мне сказали, что все это - мои выдумки,- приподняла Дашка плечи.
- Девочка, ты мне этого не говорила, хорошо? А я не слышал. Мне не интересно, кто и что и особенно - где тебе говорил. Главное на сегодня - твой материал стал той самой бомбой, которая опять подняла наш тираж и наш авторитет. Город сегодня читает нашу газету. Город читает и обсуждает. И завтра они все тоже пойдут и купят нашу газету. И это - правильно. Всё, Даша, всё. Иди и получай свои деньги.
Он снова склонил над макетом свою седую многоопытную голову.
А она пошла в бухгалтерию. Ну, а что? Посидела еще минут пятнадцать в кабинете заместителя редактора. Отдышалась, успокоилась и даже успела просмотреть, наконец, что же за материал-то вышел в газете под ее именем. Это было не совсем то, что написала она. То есть, совсем не то. Слов и фактов было больше. Гораздо больше. А вот те факты, про которые ей сказали, что выдумки все это, так тех и вовсе не было в тексте. В общем, идея была ее, наполнение - чужое, но в кассе лежали реальные деньги - ее гонорар. И не маленький по сравнению с обычной мелочью за небольшие новостные заметки.
"Ну, что ж,- вздохнув, подумала Дашка.- Краткость, как говорится, сестра таланта, но тёща гонорара. Пойду поить коллег. И Ирке ведь было обещано...".
***
В этом мутном кошмарном сне за ним гнались с собаками. Виктор долго уходил от преследователей по темным незнакомым окраинным улицам, делал неожиданные повороты, скидки, петли, закрывал за собой какие-то двери, прислонялся в изнеможении к холодной кирпичной стене горячим лбом, но почти тут же слышал приближающийся лай собак, шум толпы, и снова срывался в бег. Ноги тяжелели, дыхания уже не хватало, стучало в висках. На вдох, на полный вдох не хватало сил. Давила головная боль. Как будто на каждом шагу кто-то бил сверху тяжелым мешком с крупной дробью. Он так это чувствовал, что с дробью, а не с песком, потому что коже тоже было больно. Но останавливаться было нельзя, потому что сзади, слева, справа и уже даже будто и где-то не очень далеко впереди был слышен лай собак, заполошный, атакующий, все приближающийся и приближающийся. Надо было бежать, заставляя себя переставлять ноги в страшно тяжелых ботинках. Хотелось снять их, сбросить. Казалось, что без ботинок сразу станет легче бежать. Но было некогда остановиться, не было времени наклониться, распустить шнуровку. Надо было бежать - потому что иначе догонят. С собаками - наверняка догонят. Что будет, если догонят, он представлял себе хорошо. Картины самосудов, снятые на видео, и те, что он видел сам, стояли перед глазами. А теперь гнали его. Вперед, вперед...
...
Холодно. Очень холодно. Нет, не так. Страшно холодно, больно холодно. Холодно до страха, до ужаса какого-то внутреннего, и еще более страшно от такого холода. Холод съеживает, скручивает, трясет, щиплет, сдавливает до боли, несмотря на то, что прижимаешься спиной к теплым собачьим бокам. Хорошо, когда есть за спиной теплое, надежное.
Еще тогда, по зиме, после всех странных и страшных событий в городе, когда ему просто некуда стало идти, он стал жить здесь, в этом всегда пустом, непонятно для кого сделанном, подземном переходе. Переход был построен не поперек широкой магистрали, по которой несся поток автомашин, а вдоль нее, под узкой поперечной улочкой, уже несколько лет перегороженной строительным забором и потому непроезжей.
Оттуда и выходил на "промысел", в поисках пропитания. По началу весны в один из выходов в переулках над набережной он случайно спас смешную девчонку-гота (или надо говорить "готичку", что ли?) в черной коже и всю размалеванную от пьяной толпы (толпа всегда пьяна!). И стал с того еще больше таиться, прятаться.
Жить в этом переходе стал вместе с собаками, давно гнездившимися здесь. Сначала они косились на него, лаяли, отбегали, шарахались, но он быстро сам пропах псиной, провонял, буквально пропитался ею, и стал для них своим, таким же членом стаи. Так же как обычные бомжи таскал еду отовсюду, иногда покупая со скидкой в киоске на оставшиеся деньги залежалые пирожки и запивая их водой из колонки, оставшейся на перекрестке после сноса частных домов. Так же укладывался спать в самую кучу, где потеплее, распихивая и рыкая на недовольных псов. И ведь прожил, выжил же в самые сильные морозы, что как всегда совершенно неожиданно ударили в конце февраля! А как стало чуть теплее - так и заболел сразу.
Так часто бывает, что ждешь всю жизнь пакости какой-нибудь, болезни, опасности. Ждешь, готовишься - и ничего не происходит. Едешь в боевые командировки, теряешь бойцов, подставляешь себя под пули, спишь на земле, пьешь из лужи - и ничего. А как только расслабишься слегка - тут тебе и оп-па...
Виктор вздрогнул, тяжело и медленно выплывая из кошмара, и ему тут же ощутимо больно ударил в глаза по-настоящему тяжелый и режуще-острый луч света, а на обе руки навалилась неподъемная тяжесть.
А ведь собаки-то, выходит, лаяли не во сне. Это не сон, нет. Это гораздо хуже сна.
- Держать крепче!- скомандовал кто-то рядом. Потом хлопнул негромко выстрел, второй, и тут же собачий визг, и сразу обвалилась тишина, нарушаемая только дыханием тех, кто держал руки.
- Он очнулся!
- Виктор Сергеевич!- луч фонаря убрали чуть в сторону, и над Виктором замаячило чье-то лицо белым пятном на фоне закопченного потолка.- Вы слышите меня? Виктор Сергеевич!
- Ну,- с трудом откликнулся он, прикидывая, что можно сделать.
- Мы из управления. Нас за вами послали. Давно уже вас ищем...
- Из какого еще управления?- он говорил негромко, стараясь усыпить, убаюкать, успокоить противника. Да и не мог он громко говорить - свистело и хрипело в груди от любого движения.
Разговаривает? Это хорошо. Будем, будем говорить о чем угодно. Говорить и готовиться. Вот только слишком много их. Больше трех, чувствуется. А он ослаб от этой гадской и такой несвоевременной болезни. На драку, на серьезную драку, на рукопашный бой его просто не хватит. Только если расслабить, успокоить разговором, а потом - плавно и незаметно руку в карман. А в кармане - наградной.
Служебный тяжелый "стечкин" он сдал сразу после той страшной провальной операции на Кислотном. И больше не получал его, потому что сразу оказался за штатом. Его дело изучалось в отделе собственной безопасности. Его самого не раз вызывали для "разъяснений", как они говорили. А вот наградной ПСМ с маленькой блестящей табличкой на рукоятке остался с ним. Его Виктор получил на другой работе и хранил дома.
