Свет нужен? Интересно.
– Хоган, тебе действительно не стоит всем заниматься самому.
– Я справлюсь…
– Давай я займусь агентством недвижимости, а ты возьмешь на себя коммунальщиков и мебель.
Брат мой очень редко повышал голос, но тут он заорал так, что я вздрогнул.
– Да черт побери, Джон, говорю же, что справлюсь! – Это прозвучало как-то странно, будто он делал дыхательные упражнения.
– Хоган! С тобой все в порядке?
Он снова помолчал, потом ответил упавшим голосом:
– Более-менее… Только знаешь, я иногда… прямо во время сделки начинаю плакать. Чувствую себя полным идиотом. Плачу и плачу – все время, Джонни.
– Я понимаю. Тебе очень больно.
– Так и Энджи говорит. Думаешь, это нормально?
– Конечно.
– Я тут подумал, что, может быть, я… ну, ты понимаешь.
– Да нет, что ты!
Я не стал говорить ему, как сам реагирую на смерть матери, потому что вел себя неправильно. Пытался вытеснить мысли о ней из своего сознания, а когда они все-таки прорывались, попросту напивался. Знал, что это глупо, что все равно когда-нибудь придется пережить и прочувствовать все это, но ничего не мог с собой поделать – просто был еще не готов.
Хоган несколько раз глубоко вздохнул.
– Я раньше понятия не имел, что так может быть. Так больно. Во всем теле отдается, я как побитый.
– Поболит, конечно, так и должно быть. – сказал я авторитетно, сам чувствуя фальшь своих слов. – Поплачешь, и пройдет. Нужно время. Тебе что-нибудь помогает?
Он немного подумал.
– Секс.
– Правда? – Только бы он не пустился в подробности.
– И еще… ты только не смейся. Когда мы закрываем салон, я иду в демонстрационный зал и сажусь в машину. Там темно, никто меня не видит. Сижу, слушаю радио, наслаждаюсь запахом. Новые машины – они особенные… в них так спокойно.
– Знаешь, братец, по-моему, ты неплохо справляешься, – улыбнулся я.
– Стараюсь. Еще я часто вижу ее во сне. Что это может значить?
– Ну… наверное, тебе ее просто не хватает, – предположил я.
– Да, конечно, но она все время повторяет одни и те же слова.
– Что именно?
– Говорит: «Я хочу еще внуков…»
Повесив трубку, я надолго задумался. Лора тогда сказала, что сны – это дверь. Меня и раньше часто занимал вопрос: почему мы привыкли так легкомысленно относиться к снам? Только ли оттого, что видим их слишком часто и перестали обращать внимание на свойственную им таинственность? Или же стараемся лишний раз отгородиться от тревожащих напоминаний о том, что не поддается нашему контролю, отвернуться от двери, ведущей в темные и опасные глубины? У меня возникает ощущение, что сны в нашей культуре окружены неким заговором молчания, ибо как психолог я знаю, насколько сильна незримая тирания потаенного, невысказанного, подсознательного. Поэтому рассказы Лоры об особом отношении к снам этих ее холоков сразу меня заинтриговали.
– Лицо Сьюки… и еще комнаты снов, их я тоже хорошо помню. Они в форме купола, таких всего несколько тысяч. Стены зеленые с желтоватым оттенком и шероховатые вроде акульей кожи. Когда на них смотришь, кажутся гладкими, даже блестят, а потрогаешь – грубые, как наждак, можно пораниться. И мокрые. Там ведь все под водой, только вода больше похожа на желе. В такой комнате всегда полная тишина, делать нечего, можно только спать и смотреть сны. Устраиваешься где угодно: на полу, на стене, хоть на потолке – и спишь, спишь… Думаю, первые годы я вообще не знала, что там есть что-то еще, за стенами. Голода не чувствуешь, так что и еду приносить не нужно. Питательные вещества распылены в воздухе, получается такая смесь с запахом рыбы – ее вдыхаешь, как густой туман, и чувствуешь, как тебя переполняет сытость…
Она шутливо поморщилась, отмахиваясь от дыма моей сигареты, и продолжала:
– Холоки там проводят целые дни: лежат, скорчившись, неподвижно, как младенец в материнской утробе. Глаза широко открыты, вокруг зеленое облако колышется, и слышно такое ровное жужжание вроде механической вибрации. Смотрят один сон, потом, когда хозяин просыпается, переключаются на другой. Они так это любят, что вообще оттуда не вылезали бы, если бы их не ограничивали. Обычный порядок – шесть дней в комнате через двенадцать. Для них сны как наркотик. Мне никогда не разрешали… то есть сама я, конечно, могла видеть сны, но чужие, ваши – никогда. Они меня так и не научили, у них это тайна, почти священная… Когда я была в комнате снов, то никогда не чувствовала, что я одна, всегда знала: они следят за мной непонятно откуда. Единственный способ хоть как-то отгородиться – это уснуть, но потом, когда положенное время кончается, стена открывается, там появляется рука и манит тебя наружу. Лора снова скрестила ноги в синем кресле и зевнула.
– Вашу память они тоже могут видеть – это как бы другой канал на той же самой частоте. Подключаются, когда вы спите, и просматривают.
– Тоже в комнате снов? – понимающе кивнул я.
– Нет. Ленты памяти – они больше для развлечения вроде телевизора. В каждом жилище есть экран на стене, который управляется голосом. Выбираешь дату, страну, пол, человека и смотришь. Обычно их прокручивают на большой скорости, потому что в воспоминаниях очень много скучного, тривиального, например, прием нищи. Если такие вещи пропускать, можно уместить всю жизнь человек; в один день. Все их знания о вашем мире были взяты из памяти. Поэтому многое оказалось искажено. Считалось, на пример, что у вас все женщины упитанные и полногрудые п они очень удивились, когда поняли, что мужчины склонны кое-что преувеличивать.
Я невольно улыбнулся. Лора продолжала:
– Их мир очень однообразен, он похож на один бесконечный сон, окрашенный в зеленый цвет. Везде, куда ни взглянешь, купола, прозрачные стены – как ваше стекло или пластик, – на километры вокруг все одно и то же, все прозрачное, можно видеть сквозь каждую стену. Представь, что ты плывешь под водой с аквалангом…
– Я не умею плавать, – прервал я.
– Правда? – изумилась она.
– Ага. Говорят, я лет в пять свалился в какой-то пруд, мать вытащила меня оттуда за волосы. Сам-то я ничего такого не помню, но воды с тех пор всегда боялся.
– Давай я тебя научу! – воскликнула она. – Мы пойдем в бассейн, и…
– Нет, спасибо, – решительно покачал я головой. Лор явно приуныла. Очевидно, у нее возникла блестящая идея показаться мне в купальном костюме. – А зачем все прозрачное? – спросил я.
– Они ничего не скрывают друг от друга. В их словаре нет даже слова для понятия «интимность». Каждый полностью открыт. Считается, что если нет секретов, то нет и конфликтов. У них какая-то странная паранойя. Хищников никаких там нет, вся жизнь регулируется до последней мелочи, безопасность абсолютная, и все-таки они боятся. Ваш мир их очень удивляет – то, как вы все время стараетесь обособиться…
