Мы сидели, прижавшись друг к другу, на вонючей соломенной подстилке. Бог весть, кто побывал здесь прежде нас. Тухлый и плесневелый запах подземелья угнетал. В углах скреблись тюремные крысы, поднимали возню, с писком проносились по нашим ногам.
Железные наручники до крови натерли запястья, и теперь ранки саднило.
Собственные мучения не сильно огорчали меня. Боль, правда, была ни к чему. Куда больше меня волновала судьба Итгола и особенно Эвы. Хорошо, что они не понимают всего: ни тюрьмы, ни смертная казнь на Земтере не известны. Там все свободны. Правда, по мне их свобода не лучше тюрьмы. Тут, по крайней мере, можно надеяться на что-то.
– Что с нами будет? – спросила Эва.
– Ничего худого нам не посмеют сделать.
Эва со связанными руками неловко придвинулась, положила голову на мои колени.
– Не нужно обманывать, – тихо сказала она, я едва расслышал ее голос. – Я не боюсь. Не беспокойся обо мне.
Почему чуть ли не каждое Эвино слово удивляет меня? Будь на ее месте даже и не инкубаторская земтерянка, все равно ее поведение показалось бы странным. Что она, телепатией обладает?
В дальнем углу каземата беспрерывно скребли, тихонько постукивали, крошили кирпичи. Это не могли быть крысы. Похоже, кто-то прокапывался к нам из соседней камеры через стену. Я подошел ближе, прислушался. Тук-тук – тишина, потом – осторожные скребки… Опять: тук-тук… Можно даже определить место, где роют.
Звуки стали слышнее. Нас разделяла тонкая стенка в один-два кирпича.
Из соседней камеры постучали. Я ответил. С той стороны удвоили усилия. Крепко сжатыми кулаками я надавил на кирпич – он поддался. Чьи-то пальцы коснулись моей руки.
Громыхнул наружный затвор люка в потолке. Я поспешно привалился спиною, закрыл дыру. Чуточку света попало на дно нашей ямы, мутно осветив сырые потечные стены. На веревке спустили корзину с прозизией. Скудный тюремный обед: безвкусная похлебка, ложка гороховой каши, ломоть хлеба, кувшин с водою. Мы почти не притронулись к пище. Немного спустя корзину подняли наверх.
Я постучал в стену.
Мы выломали еще два кирпича – теперь в соседнюю камеру стало можно просунуть голову. Ничего интересного там не было – вонь, темнота и тюремная глухота.
Человек вполз к нам. Глаза, давно привыкшие к сумраку, смогли увидеть его лицо и протертый до лоска меховой комбинезон. Это был пожилой сусл.
– Ни единого слова вопреки совести – таков мой девиз, – с фанатической гордостью мученика произнес он.
– Кто вы?
– Гильд.
"Где же я слышал это имя?"
– Сегодня состоится казнь, – торжественно произнес он.
Боже мой! Так ведь это же тот самый человек, которого собирались казнить на площади.
– Еще не известно, состоится ли казнь, – поспешил я обрадовать несчастного. – В город ворвались фильсы. Может, они освободят вас.
– Не безразлично разве, от чьей руки принять смерть, – возразил он. – Истина одинаково противна и тем и другим. Фильсы тоже не замедлят расправиться с настоящим ученым. – Он немного помолчал.
– Смерть не страшит меня, я давно свыкся с мыслью о ней. Нужно сохранить главное – мысль. Она здесь. – Он сунул мне в руки бумажный свиток. – Последнее. Это я написал в тюрьме.
– За что вас преследуют?
– А за что всегда преследуют? – спросил он в свою очередь, и сам же ответил: – За мысли. За собственные мысли. Вы не согласны?
Спорить с ним у меня не было настроения.
– Ничто не преследуется более жестоко, чем инаковерие. Ересь! У нее одно оружие: доводы разума, против нее – кандалы, тюрьмы, смертная казнь.
Он походил на одержимого.
– В чем же заключается ваша ересь? – поинтересовался я.
– Разве вы не слышали? Меня так давно и усердно преследуют, что мое учение невольно распространилось во всех уголках Герона.
– В Героне мы впервые.
– Так вы фильсы?
– Нет, не фильсы.
– Кто же тогда? – Он явно не поверил мне. – Можете не скрывать. Для меня фильсы такие же люди, как и суслы.
– И все же мы не фильсы. – Не знаю, почему я так настаивал на своем: не все ли равно было, за кого он нас примет.
– Но кроме фильсов и Суслов, никого нет. Был, правда, слух, будто в запретных стенах объявились неизвестные. Я охотно поверил бы этому, если бы в словах тех, кто распространял слухи, не содержалось явной лжи. Утверждали, будто те неизвестные совершенно куцые.
– Почему бы им не быть куцыми?
Собственно говоря, ни спорить с ним, ни возражать ему у меня не было желания. Больше всего мне хотелось окунуться в горячую ванну, а потом – в постель. Наши дурацкие приключения опостылели мне. Именно сейчас, в тюремном застенке, сидя на несвежей соломенной подстилке, я больше, чем когда-либо, был убежден, что ничего этого на самом деле не было: ни Земтера, ни Карста, ни средневекого города, ни тюрьмы, ни нахальных крыс, шмыгающих в темноте по ногам, ни полоумного еретика Гильда – просто-напросто у меня расшатались нервы, мне грезится несуразица и не следует воспринимать происходящее всерьез, иначе я свихнусь раньше, чем пробужусь. Эта мысль утешила меня, на время я примирился с кошмарной обстановкой и прислушался к неистовому бормотанию Гильда.
Большой оригинальностью его мировоззрение не отличалось. Первопричиной сотворения мира он признавал движение глубинных вод в Вечном камне. Воды растворили податливую породу, образовали огромную полость и она и есть вселенная. Из смешения воды и света возникли первичные животворные соеди нения. Позднее они произвели все сущее – растении и животных, которые постепенно расселились по всей полости.
От животных произошел человек. Главную роль в эволюции сыграл хвост. Вначале животные научились с помощью хвоста захватывать предметы – камни, палки, – пользоваться ими, как оружием. Хвост развился, сделался длинным, сильным и подвижным. На него стало можно опираться. Это позволило первочеловеку научиться ходить на задних конечностях – руки освободились для работы. В дальнейшем увеличился и усовершенствовался мозг. Так что без хвоста не могло быть и речи о появлении человека. Хвост помог ему встать на ноги в буквальном и переносном смысле.
– Эти убеждения и привели вас на эшафот?
– Нет, не они. Правда, до недавнего времени люди, думающие так, считались еретиками – их преследовали. Нынче эта теория стала признанной. Около десяти лет назад к власти пришли новые силы. Прежняя система управления называлась фаворией – власть передавалась по наследству от отца к сыну. Нынче страной управляет пандус-выборный оргая. Прежде считалось, что фавор и его свита – суслы посвоему происхождению особенные, избранные, их удед – править, а жребий остальных – покоряться и служить. Им не выгодно было признать учение, которое доказывало одинаковое происхождение всех. В искоренении ереси они был – и свирепы и жестоки.
