На четвертой — ее бывший муж в наручниках. На пятой фотомонтаж — те же наручники, но уже на мне. Все остальные тридцать с лишком страниц были заполнены фотокадрами из наших передач. Изумительная бесплатная реклама, не отведи “Нью-Йорк Дейли Ныос Тайме Геральд Трибюн” всей без остатка первой полосы огромному заголовку:
ТЕЛЕМОРТОНОВСКИЕ УБИЙЦЫ ПРЕДСТАНУТ ЗАВТРА ПЕРЕД ЧЛЕНАМИ СЕНАТА!
Об ответственности Телемортона за события в Индии я не нашел ни строчки. Зато множество гневных слов о разжигании низменных инстинктов, которому следует положить конец. В доказательство приводились беседы с социологами, психиатрами и прочими учеными мужами, подкрепленные статистикой американских граждан, вынужденных из-за хронической бессонницы и нервного истощения осаждать поликлиники и частных врачей. Четыре страницы посвящались махинациям с нашими многоканальными телевизорами, роботающими исправно лишь при приеме телемортоновской программы, и новым спутником связи, с которым повторилась та же история.
В списке вызванных подкомиссией на допрос числились фамилии нескольких видных ученых Национального центра космических исследований. Авторы статьи утверждали, что их подкуп и установленное на спутнике хитроумное техническое устройство обошлись Телемортону в несколько миллионов. Самым сокрушительным ударом по Телемортону, многозначительно обещала редакция, будут завтрашние показания Джорджа К. Васермута — бывшего мужа и убийцы Торы Валеско.
Газета еще более распалила мое бешеное желание посетить перед разговором с Мефистофелем и Лайонеллом магазин спортивных принадлежностей. Удержало сомнение, на чем лучше остановиться — боксерских перчатках или увесистых гирях. Но покупка все равно оказалась бы напрасной. До следующего утра оба они так ловко прятались от меня, что исколесив в напрасных поисках сотни миль по закоулкам Нью-Йорка, заработав мозоль на пальце бесчисленным набиранием телефонных номеров, я часам к двум ночи валился с ног от смертельной усталости. Где уж там до решительного словесного боя, если я не был даже в состоянии прекословить официанту какого-то захудалого ресторанчика.
На том основании, что я достаточно пьян, он чуть ли не силой впихнул меня в автомашину.
— Завтра утром вы еще будете благодарить меня, господин Мортон! — услышал я на прощание его энергичный и в то же время раболепный голос.
К утру я успел основательно забыть о нем. Я проснулся с навеянной алкоголем обманчивой убежденностью, будто прямо с аэродрома отправился спать.
Протянув руку, чтобы заткнуть рот распроклятому будильнику, я ощутил ноющую мозоль на указательном пальце и сразу отрезвел. Будильник мог мне только пригрезиться. Большинство людей обходилось без них, полностью полагаясь на наш телевизор. Собственно говоря, новое усовершенствование предназначалось для сигнализирования особо интересных передач в ночное время.
Если человек не включил глушитель, каждый сенсационный кадр автоматически поднимал его с постели. Но это же, соединенное с часовым механизмом ультразвуковое устройство, можно было завести на любой час.
То, что я принял спьяну за будильник, был телефон.
— Доброе утро, Трид! — Мефистофель тихо засмеялся. — Если твой пыл поубавился, можешь приезжать, мы с Лайонеллом в телецентре.
У телемортоновской девушки в коротких, чуть ниже колен, штанишках, был траурный вид. Я не понял, почему. Она отправила меня движущимся коридором, и когда он сначала приклеил меня к стене, а потом вынес обратно, я вспомнил — нечто подобное уже однажды, почти год назад, приключилось со мной. Но на этот раз я прихватил револьвер уже не для того, чтобы припугнуть Тору. Забыв про принятые технические меры безопасности, которые все равно не спасли ее, я, уходя из дома, в последний момент сунул в карман оружие.
В кого я буду стрелять и буду ли вообще стрелять, мне не было ясно, но я хотел на всякий случай иметь в своем распоряжении этот последний аргумент.
Сдавая револьвер и получая взамен номерок, я наконец узнал девушку. Это она в тот вечер встречала нас с Торой. Тогда понятно, почему так печальны большие полудетские глаза под длинными нейлоновыми ресницами. Я чуть не растрогался — неужели сотрудники Телемортона еще способны на человеческое сочувствие?
Но, поднявшись на административный этаж и пройдя по бесконечно длинному коридору, я заметил то же траурное выражение на всех встречных лицах.
— Эта война… — начал я, едва переступая порог.
Лайонелл сидел, развалившись в кресле; Мефистофель с протянутыми руками пошел мне навстречу.
— …должна быть немедленно прекращена! — хотел я закончить, но мои слова потонули в неожиданно заполнившем помещение неистовом реве толпы. Рев исходил из стены, целиком занятой экраном. От него оконные рамы дрожали, закачалась огромная люстра, подпрыгивали пепельницы. Я заткнул уши.
— Заглуши звук, Лайонелл! — проорал Мефистофель.
Ни разу за все годы нашего общения я не слышал, чтобы он повышал голос. И этот его крик со старческим дребезжанием, почти неуловимым, когда он разговаривал, и яростный рев несметного людского полчища (они находились за кадром, причина их ярости была непоянтна, и сама ярость от этого еще более бессмысленной) — все это смахивало на сумасшедший дом.
Лайонелл, ленивой походкой подойдя к экрану, убрал звук. В кадре был длинный стол с целой грудой актовых папок и фотографий. Сидевшие за ним почтенного вида господа что-то беззвучно спрашивали, стоявший перед столом человек так же беззвучно отвечал.
— Сенатская подкомиссия за два часа до своего роспуска! — иронически прокомментировал Лайонелл.
— Помолчи! — сказал Мефистофель, пытаясь меня обнять. Я отстранил его, но ему все же удалось схватить мою руку. Не выпуская ее, он быстро заговорил: — Эта война… я понимаю твои сомнения, Трид! Но ты достаточно проклинал наше время, чтобы знать его законы. Как только талантливый добивается успеха, бездари начинают грязную войну. Ты думаешьгэту комедию затеяло правительство? — он брезгливо показал пальцем на экран, где сенаторы продолжали беззвучный перекрестный допрос свидетеля. — Нет, это наши полуиздыхающие конкуренты! Телевизионные компании! Их поддерживают кинопромышленники, ассоциации кинопрокатчиков, газетные синдикаты! В самолете — да, я все знаю, первый пилот сам доложил мне о своей оплошности — ты ознакомился с сорока страницами бешеной слюны. Такая только у собаки, у которой отняли лакомую кость…
— Причем тут газета! — опешил я. Ощущение прохожего, ненароком попавшего в камеру для буйно помешанных, усиливалось. Я пришел обвинять, а вместо этого выслушиваю прокурорские речи Мефистофеля в адрес волчьих законов конкуренции.
