К тому времени Розалинда превратилась в высокую стройную девушку. Она стала так красива, что на нее все обращали внимание. Ее осанка, движения были удивительно чарующими, так что нескольких парней, попавших под ее обаяние, буквально притягивало к ней. Розалинда вела себя с ними вежливо, и только, а так как в характере ее хватало уверенности и решительности, чтобы не быть нежно беспомощной, то, по-видимому, это их отпугнуло, и вскоре все они переключились на других девушек. Она настолько упорно не желала вступать с ними ни в какие близкие отношения, что, наверное, именно поэтому более всех нас была возмущена намерениями Анны.
Для безопасности мы с Розалиндой старались встречаться редко и тайно. По-моему, никто, кроме наших, и не подозревал, что между нами что-то есть. Свидания украдкой не приносили радости, и мы горестно гадали, когда же наступит день, когда нам не надо будет скрываться. Непонятным образом история с Анной сделала нас еще несчастней. Брак с «нормальным», даже самым добрым и хорошим человеком для нас был просто немыслим.
Единственным посторонним человеком, с которым я мог посоветоваться, был дядя Аксель. Как и все окружающие, он знал о предстоящей свадьбе, но для него оказалось новостью, что Анна одна из нас, и встретил он эту весть очень мрачно. Подумав, он покачал головой:
— Нет, Дэви! Ничего из этого не выйдет. Ты прав. Я уже лет пять или шесть знал, что хорошего не будет, но надеялся, что, может, как-то обойдется. Я так понимаю, что вы зашли в тупик, иначе бы ты ко мне не обратился.
Я кивнул.
— Она нас не слушает. А теперь и того хуже: она перестала отвечать нам. Говорит, что все кончено, что она никогда не хотела отличаться от нормальных, а сейчас тем более постарается быть как все. Насколько сможет. В первый раз мы поссорились по-настоящему. В конце концов она объявила, что ненавидит всех нас и ей невыносима одна только мысль о таких, как мы. Во всяком случае, она попыталась убедить нас, что думает именно так, а на самом деле она просто очень хочет заполучить Алана и решила не допустить, чтобы ей помешали. Я… я раньше не подозревал, что можно так хотеть кого-то. Она беспощадно слепа и глуха ко всем доводам, и ей все равно, к чему это приведет. Не знаю, что нам делать.
— А ты не думаешь, что ей удастся заставить себя жить как нормальный человек? Совсем исключить другую сторону? Очень это трудно? — спросил дядя Аксель.
— Конечно, мы думали об этом, — ответил я. — Она может отказаться отвечать на вопросы. Она делает это сейчас, как человек, решивший не разговаривать. Но надолго ли… Это все равно что дать обет молчания до конца жизни… Я имею в виду, что она не может просто забыть и стать «нормальной». Мы считаем, что это просто невозможно. Майкл сказал ей, что это все равно как если бы женщина, выходящая за однорукого, притворялась, что у нее тоже одна рука. Из этого толку не будет. И потом это просто нельзя выдержать.
Дядя Аксель помолчал, как бы мысленно взвешивая сказанное, и спросил:
— Вы уверены, что она настолько сходит с ума по Алану? Я хочу сказать, ее никак нельзя уговорить? Разубедить?
— Она сама на себя не похожа. Она вообще больше не думает, как раньше. Перед тем как она перестала отвечать, ее мысли-образы были совсем странными.
Дядя Аксель снова покачал головой:
— Женщинам нравится считать, что у них любовь, когда они просто хотят замуж. Они думают, что это их как-то оправдывает, помогает сохранить уважение к себе. В этом нет ничего плохого. Большинству из них в дальнейшем понадобятся все иллюзии, какие только возможны, чтобы как-то продержаться. Но если женщина вправду любит, то это нечто совсем иное. Она живет в мире, где все обычные представления недействительны. Она как в шорах, видит только свою цель, и во всем остальном полагаться на нее нельзя. Ради своей любви она пожертвует всем, собой в том числе. Для нее все ее поступки совершенно логичны, а со стороны она кажется не вполне нормальной. Для общества это просто опасно. А когда к этому примешивается чувство вины да еще желание как-то ее искупить, это, безусловно, угрожает тем, кто… — Он оборвал себя и глубоко задумался, потом добавил: — Все это СЛИШКОМ опасно. Раскаяние… самоотрицание… желание принести себя в жертву… стремление к очищению… все это захлестывает ее. Ощущение тяжкого груза, жажда помощи, желание разделить это бремя с кем-то… Я боюсь, Дэви, что раньше или позже…
Я был с ним согласен и только в отчаянии повторял:
— Но что мы можем поделать?
Он посмотрел на меня тяжелым испытующим взглядом:
— Как далеко можете вы зайти в самозащите? Один из вас вступил на путь, который угрожает жизни всех восьмерых. Возможно, она этого не осознает, но от этого дело не становится менее серьезным. Даже если она не собирается предавать вас, она все-таки намеренно рискует вами ради достижения своих целей. Ведь достаточно ей заговорить во сне, и все… Имеет ли она моральное право создавать постоянную угрозу жизни семи человек только потому, что хочет жить с этим мужчиной?
Я заколебался:
— Ну, если так рассуждать…
— Да, я рассуждаю именно так. Имеет она на это право?
— Мы приложили все силы, чтобы отговорить ее, — произнес я, понимая, что уклоняюсь от ответа.
— И потерпели крах. Что же теперь? Вы что, собираетесь сидеть сложа руки и ждать минуты, когда она проговорится и выдаст вас?
Все, что я мог на это сказать: «Не знаю!»
— Послушай, — продолжал дядя Аксель. — Я был когда-то знаком с человеком, который побывал в кораблекрушении. Корабль сгорел, а он и еще несколько человек спаслись на шлюпке. Они запасли немного еды, но воды почти не было. Один из них напился морской воды и сошел с ума. Он пытался потопить шлюпку, чтобы все утонули вместе. Он угрожал им всем, и они в конце концов были вынуждены бросить его за борт, после чего им как раз хватило еды и воды, чтобы достичь берега. Если бы они этого не сделали, он все равно бы погиб, и они вместе с ним.
Я решительно затряс головой:
— Нет. Мы не можем так поступить.
Он продолжал, пристально глядя на меня:
— Наш мир не очень уютное местечко. Для всех. А особенно для тех, кто чем-то отличается от других. Что ж, может, вы не тот вид, который способен выжить в борьбе за существование.
— Дело не в том, — объяснил я ему. — Если бы речь шла об Алане, если бы это помогло — выбросить его за борт, мы бы не колебались. Но ведь вы говорите об Анне, а этого мы не можем. Не потому, что она женщина, а потому, что она одна из нас. Мы не можем этого сделать. Мы слишком близки друг другу. Она и остальные ближе мне, чем родные мои сестры. Это трудно объяснить. — Я замолк, пытаясь найти слова, которые передали бы ему, что значим мы друг для друга. Но все, что я смог сказать, было невыразительное: — Это будет не только убийство, дядя Аксель. Будет гораздо хуже: как будто мы отрезаем часть от себя… Мы не можем сделать этого.
