Последняя реплика была безосновательной; пока Стар расписывала, какой я отличный парень, на террасе собралось человек 18 или 50, которые толкались и пихались, стараясь получше все разглядеть. Среди них наверняка был и личный состав, дневаливший в тот день, ибо прежде чем хозяин перестал вопить, кто-то сунул мне з одну руку кружку эля, а в другую — стакан 110-градусной огненной воды, емкостью унции в четыре. Джоко хватил свою, как водопроводчик; поэтому я последовал его примеру, потом с радостью опустился на стул, который уже был мне подставлен; челюсть у меня отвалилась, волосы встали дыбом, а пиво еще только начало тушить огонь.
Кто-то еще набивал меня кусочками сыра, холодными закусками, маринованным тем да сем; в меня влили нераспознаваемое, но сплошь вкусное питье, не ожидая, пока я его приму, а опрокидывая прямо мне в рот, как только я открывал его, хотя бы чтобы сказать:
— Гезундхайт!
Я ел, что предлагали, и скоро действие гидрофлюоресцидной кислоты заглохло.
Тем временем Доралец представлял мне обитателей своего поместья. Было бы лучше, если бы они носили нашивки, потому что в их званиях я так и не разобрался. Одежда не помогала, ибо, во-первых, сам владелец был одет как фермер, во-вторых, даже помощница посудомойки могла (иногда так и бывало) шмыгнуть к себе и обвешаться золотыми украшениями, надев свое лучшее вечернее платье. Да и представлены они были не в порядке чинов.
Я едва усек, кто был хозяйкой поместья, женой Джоко — его старшей женой. Она оказалась очень симпатичной зрелой женщиной, брюнеткой; весила она немножко больше, чем нужно, но этот добавочный вес был распределен самым завлекательным образом. Одета она была так же небрежно, как Джоко, но, к счастью, я ее отметил, потому что она тут же подошла приветствовать Стар, и они тепло обнялись, две давние подруги. Так что я держал ушки на ракушке, когда ее мгновение спустя представили мне как (и я это заметил) Доралку (точно так же, как Джоко был Доралец, только с женским отчаянием). Я вскочил на ноги, ухватил ее руху, склонился над ней и прижал ее к губам. Это даже отдаленно не похоже на обычаи Невии, однако вызвало восторг; миссис Дорал покраснела от удовольствия, а Джоко гордо заулыбался.
Она была единственной, кого я приветствовал стол. Мужчины и мальчики поголовно делали мне ножкой, с поклоном; вес девушки от шести до шестидесяти делали реверансы — не так, как у нас, а по-невиански. Больше было похоже на па в твисте. Балансируя на одной ноге, отклониться как можно дальше, потом, вертясь на другой, наклониться вперед, при этом все время медленно изгибаясь в стороны. Словами невозможно передать всей грациозности, какова была на самом деле, и к тому же подтвердилось, что нигде во владениях Доральца не было ни единого заболевания артритом или смещенной чашечки.
Джоко практически вообще не затруднял себя именами. Женщины для него были Любимая, Кошечка да Овечка, а всех мужчин, даже тех, кто, казалось, был старше его, он звал Сын.
Возможно, большинство из них и были его сыновьями. Систему в Невии я полностью не понял. С виду было похожа на феодальные времена нашей собственной истории. Может, так и было. А вот была ли вся эта толпа рабами Доральца, его крепостными, наемными работниками или сплошь членами одной большой семьи, я так и не разобрался. Думается, смесь. Звания ничего не значили. Единственное звание, которое принадлежало Джоко, это то, что его выделяли в произношении, как Доральца с большой буквы, в отличие от любого из пары сотен доральцев. Я в этих воспоминаниях здесь и там понапихал “милордов”, потому что этим титулом пользовались Стар и Руфо, но вообще-то это была просто вежливая форма обращения, выражающая такую же невианскую форму. “Freiherr” не означает “свободный человек”, a “monsieur” не означает “мой господин” — такие вещи не очень гладко переводятся. Стар усеивала свою речь “милордами”, потому что она была слишком вежлива, чтобы говорить “Эй, ты!” даже своим близким.
Наивежливейшие обращения на невианском языке принесли бы вам удар по зубам в США.
Как только весь состав был представлен перед лицом Гордона, Героя Первого Класса, мы удалились на перерыв, чтобы подготовиться к банкету, которым Джоко, лишенный трех месяцев пиршества, заменил cboVT первоначальные намерения. Я, таким образом, откололся как от Стар, так и от Руфо; проводили меня в мои хоромы две мои прислужницы.
Именно это я и сказал. Женщины. Во множественном числе. Хорошо еще, что я привык к женской обслуге в туалетных комнатах европейского типа да еще пообкатался в Юго-Восточной Азии и на Л’иль дю Леван; в американских школах не учат обращению с прислужницами. Особенно когда они молоденькие, симпатичные и страстно хотят услужить… а я пережил долгий, полный опасностей день. В первом же боевом патруле я понял — ничто так не подстегивает наши древние биологические потребности, как перестрелка, в которой удалось уцелеть.
Если бы на мою долю пришлась только одна, я, возможно, опоздал бы к завтраку. А так они как бы надзирали друг над другом, хотя, думается мне, и не намеренно. Я похлопал рыженькую пониже спины, когда вторая отвернулась, и достиг, как мне показалось, взаимопонимания насчет встречи попозже.
Что ж, когда тебе массируют спину, это тоже неплохо. Постриженный, пошампуненный, почищенный, побритый, помытый, с запахом, как у воинственной розы, облаченный в наряды, изысканнее которых не было с тех времен, как Сесил Б. де Милль[50] переписал Библию, я был доставлен ими в банкетный зал вовремя.
Однако парадное платье проконсула, надетое на мне, оказалось б/у в сравнении с обмундированием Стар. Она в этот день потеряла все свои дивные одежды, но наша хозяйка сумела кое-что откопать.
Во-первых, платье, которое укрывало Стар от подбородка до щиколоток, было как листовое стекло. Оно казалось голубой дымкой, оно окутывало ее и волнами опадало позади. Под ним было “нижнее белье”. Она представлялась взгляду укутанной в сплетенный плющ, плющ этот был золотистым, оттененным сапфирами. Он огибал ее красивый живот, делился на ветви и заключал в чаши ее груди; закрыто было столько же, сколько в минимальных размеров бикини, но впечатление было ошеломляющее и намного более эффектное.
На ногах у нее были сандалии из чего-то прозрачного и пружинистого, изогнутые в виде буквы S. Ничто, казалось, не держало их на ногах, ни ремешков, ни застежек; ее чудесные ноги босиком покоились на подставках. От этого казалось, будто она стоит на цыпочках дюймах в 4 от пола.
Ее пышная грива светлых волос была собрана в сооружение, столь же сложное, как полностью оснащенный корабль, и убрана сапфирами. Там и сям по ее телу было рассеяно еще одно или два состояния в сапфирах; не буду вдаваться в подробности.
