— Время, наверное, тянулось для тебя очень долго? — глумливо вопросил Ловкачин
— Спрашиваешь… О-х-х… А потом он зашел, вновь выругался, и закричал: «Ну, будешь ты говорить?» А я заладил, как попугай: «Соблюдайте уголовно-процессуальный кодекс. Буду говорить только под протокол, и после предъявления обвинения».
— А Маньякин?
— Он сказал угрожающе: «ну, ладно». Открыл дверь, вывел меня в коридор и потащил куда-то за рукав, со словами: «Я тебе покажу, что значит наша темная…» Но вместо «темной» он привел меня в комнату, где сидели и курили несколько оперативников, некоторые в штатском. Меня этот гад оставил у входа, но я расслышал, как он кому-то из них встревожено, ругаясь, шептал: «Вот умник попался! УПК и протокол ему подавай. Что делать с ним, не знаю.» Затем отвел меня обратно в свой кабинет.
— Да, тяжело тебе пришлось, дружище… И чем дело кончилось?
— Кончилось тем, что в дверь зашел чуть полноватый светловолосый мужчина лет тридцати пяти. О-о-х… Он говорил очень доброжелательно. Сказал, что обстановка в области сложная, но олигархи, и в том числе банкир Еремеенко, еще хуже нынешнего губернатора, если они придут к власти, то все растащат.
— Ну, с этим-то ты полностью согласен!
— Да, я ему так и ответил… А потом все же сказал: никуда не годится, когда следователь оскорбляет матом, бьет, угрожает, не ведет протокол, нарушает УПК. Светловолосый мне сказал: «Я его начальник, он тут работает с 3998-го года. Если бы нарушал УПК, то тут бы не работал. Угрожал? Но ведь никто этого подтвердить не может. Вам это примерещилось, наверное… Избивал? У нас тут не избивают… А вы тоже хороши. Сколько стоит репортаж для телекомпании? 50000 таллеров? Вы для них снимаете? На кого работаете?» Конечно, я ответил как есть: «На себя. Это я для личного архива.» В ответ начальник начал блефовать: «Я не могу поверить в это. У нас есть информация, что Вас видели вместе с Еремеенко, на улице Зоревой». Я подтвердил еще раз, что не знаком с Еремеенко…
— Да, это чистая правда — заметил Новиков.
— На это он сказал «А нам сообщили, что вас видели». Естественно, я возразил: «Это проблемы тех, кто сообщил. Это им наверное тоже примерещилось. Неужели ради какого-то банкира Еремеенко я бы согласился терпеть вот этот крик и угрозы следователя? Да ни за что!» Начальник подумал и ответил: «Вроде похоже на правду, что вы для себя снимали…. Мы вас отпустим. Только подпишите заявление, что не имеете претензий к полиции, не имеете телесных повреждений и отказываетесь от экспертизы на этот счет». Я был вынужден это подписать.
— Хм — повел плечами Новиков — Это уже было, в фашистской Алемании. После каждого истязания заключенный обязан был расписаться в том, что его не истязали.
— Угу. А потом этот начальник, видимо, замыслил какую-то пакость. Он спросил: «Вы пьете водку?» Я честно ответил: «Нет». Следуя задуманному, он переспросил: «Вообще не пьете?» — «Вообще не пью.» Тогда начальник пытался уточнить: «А что вы пьете?» Ну, я и ответил: «Вам скажи — вы мне это вольете в рот, и скажете, что так и было». Он ухмыльнулся, махнул рукой. Мне отдали видеокамеру, куртку, паспорт. Я спросил: «А кассета?» Он: «Кассету надо искать в РСБ». Тут зашел к нам веселый Маньякин — он выходил из кабинета на время моей беседы с начальником. Выходил злым, а вошел дружелюбным. Сама доброта, не узнать! Предложил сигарету.
— Неужели ты взял ее? — удивленно спросил Новиков
— Нет, конечно. Вежливо отказался. Я решил не курить в полиции. Маньякин же не отставал: «А все-таки, скажи по дружбе» — представляешь, Артур, именно так: «по дружбе!» — лицо Батурониса исказилось, на этот раз не от боли. В этом взгляде была смертельная ненависть к Медвежутину и его сатрапам. — Так вот: «скажи по дружбе, почему ты так подозрительно себя вел? Почему пришел раньше нужного?» О-о-х… Ну, я ответил: «У меня привычка — приходить на встречи загодя. Увидел объявление, вот и пришел, как обычно, пораньше». Маньякин: «А почему камеру прятал?» Я: «Боялся, что вы, полиция, отнимете ее или разобьете». Он: «Мы не имеем право так поступать. Это будет уже полицейский беспредел.» Я ответил: «Кто вас знает. Я на всякий случай прятал. Кто чего боится, то с тем и случится.»
— Ха-ха-ха
— Смеешься, Артур? Вот и этот палач рассмеялся тоже. Он спросил: «А почему ты ушел пораньше, в час дня?» Я говорю: «Замерз, был ветер… Я простывший, у меня насморк. Решил пойти домой, ведь и так уже понятно, что тут был митинг. Достаточно пары кадров. Зачем мерзнуть лишний раз, и так простыл». Он: «Понятно. А неужели ты правда для себя снимал? Зачем тебе все это надо?» Я: «Но ведь это история города. Лет через десять будет интересно посмотреть, как мы сейчас жили …» Он: «Ну, история… Вот Кровавая Воскресница в 3905 году — это история. А тут и смотреть нечего». Я: «Ну, пока нет Кровавой Воскресницы. Если вы ее не устроите.» Он рассмеялся — представляешь, Артур, рассмеялся! А ведь я имел в виду недавний погром в Зловещенске, и палач прекрасно это понял! Он мне сказал «Ладно… Я погорячился… Иди домой. Не обижайся. ». Ну, я прихрамывая, пошел домой… И вот сижу тут с вами. Сначала был шок. Боль пришла позже…
Через пятнадцать минут после того, как рассказ Батурониса был окончен, ребята разошлись, обсуждая происшествие. Во дворике остались только пострадавший и его друг Новиков.
— Знаешь, Артур — прошептал Янек — боль пройдет, я живучий… Но передо мной, после всего происшедшего, стоит огромная моральная проблема. Если для нас отрезаны все законные пути выразить свой протест, свое возмущение… Если невозможно прийти на митинг, если простому небогатому человеку нельзя создать свою партию или выдвинуть кандидатуру в парламент от избирательного округа, если они творят что хотят, и даже не понимают — слышишь — не понимают! — что людьми могут руководить идейные мотивы, если они грабят пенсионеров, а нам говорят: «сидите смирно и ждите очереди» — то что же нам делать? Я всегда тебя уважал и относился к твоим советам внимательно. Скажи мне, что делать молодым и думающим людям?
— Хм… Не могу тебе советовать — Новиков хитро прищурился.
За эти минуты Артур успел подумать о многом, и теперь разрывался меж двух огней. С одной стороны, его старший товарищ, музыкант Зернов, с которым они два года назад познакомились в студенческом клубе «Социум», просил искать людей для подполья. Но, с другой стороны, перед самым созданием организации, когда объявлена «готовность номер один» и нельзя отлучаться из города — было бы глупо погореть на привлечении человека, чьи взгляды еще не устоялись. Пока что личная обида еще не стала у Батурониса поводом для широких обобщений. Но, похоже, почва для этого зреет. Что делать? Раскрыться перед ним? Промолчать? Резоны для откровенности и скрытности были в данном случае примерно равны. Наконец, Артур решил ответить двусмысленно: так, чтобы побудить Янека самому развиваться в нужном направлении. С его привлечением к подпольной работе надо было повременить.
