Утром Агапэ не вышел к завтраку. Адамис и Иветта не стали будить его, давая ему время как следует выспаться. Но к полудню они всё-таки решились войти в его комнату, полагая, что целый день валяться в постели вредно для здоровья мальчика.
Он лежал на своей кровати с широко открытыми глазами и улыбался. Когда Иветта окликнула его, он ей не ответил. Тогда Адамис стянул с него одеяло и велел немедленно встать с постели, но Агапэ никак не отреагировал на слова отца. Тот уже начал было сердиться на непослушного сына и готов был перейти к более решительным действиям, когда Иветта вдруг страшно вскрикнула и стала медленно оседать на пол.
Только тут Адамис понял, что Агапэ не двигается и не дышит. Его ярко-синие глаза были совершенно неподвижны, а взгляд устремлён куда-то ввысь. Тонкая ниточка, соединяющая его с этим миром, наконец порвалась…
Три дня они ждали, что Агапэ вернётся в покинутую им оболочку и всё станет по-прежнему. Они не хотели, не могли поверить в то, что никогда больше не услышат его переливчатый смех, звонкий голос, топот его ног по лестнице; не увидят, как ветер теребит его вьющиеся локоны, как, разрумянившийся от бега, он мчится с утренней прогулки домой, как горят его глаза, когда он рассказывает им о своих мечтах.
Теперь, когда они только-только в полной мере обрели своего мальчика, они не могли потерять его! Так просто не бывает! Так не должно быть! Это всё неправильно! Это всё — какая-то страшная, нелепая ошибка! Это только сон, который скоро закончится!
Но сон не кончался, и надо было что-то делать. Хотя Адамис с Иветтой никогда раньше не видели смерти, они с помощью какого-то внутреннего чувства поняли, что Агапэ навсегда покинул этот мир. Оставить его пустую оболочку лежать в доме они не могли — было слишком мучительно осознавать, что это уже не их сын. Наконец они решили, что будет лучше, если они выроют яму и предадут его плоть земле.
Иветта ничего вокруг не видела от слёз, когда в последний раз целовала своего мальчика, Адамис же не мог даже плакать от сковывающей грудь боли. Тяжелее всего было ему закрывать по-прежнему живые глаза Агапэ перед тем как опустить его тело в яму.
Но вот прощание с сыном закончилось, яма была зарыта, и пора было возвращаться в опустевший дом. Их души были такими же пустыми, как и жилище. Они и не знали, что весь смысл их жизни, всё, ради чего они дышали и боролись, заключалось в их сыне, в их Агапэ. Теперь им было уже всё равно, что будет с ними дальше, и будет ли вообще что-нибудь. Мир как-то сразу полинял и одряхлел. Он был похож на старую тряпку, которая уже ни на что не годна, и её можно только выбросить на помойку. Мир обманул их ожидания, не оправдал надежды, подвёл, когда им так нужна была помощь!
«Зачем, зачем всё это было нужно?» — раз за разом повторял Адамис свой вопрос, но ответа на него найти не мог.
«Его больше нет, его больше нет!» — вертелась в голове Иветты одна-единственная фраза, вытеснившая все остальные мысли.
* * *
Они продолжали жить по инерции, даже не заметив, что Лавочница с Магазином, Горец со Стойкой и Проповедник с Кафедрой куда-то исчезли. Еда в доме почему-то всё не кончалась, а больше ничего им не требовалось. Они не разговаривали, не смеялись, даже не плакали; ни на что не надеялись, ничему не верили, никого не любили. Сердца их окаменели и не чувствовали больше ни боли, ни радости. Глаза потухли, и в них отражался только бесцветный, пустой и бессмысленный мир, медленно разлагающийся изнутри, теряющий последние капли жизни. День проходил за днём, но ни вовне, ни внутри них ничего не менялось. Всё такая же пустота, всё такой же мрак, всё такая же безысходность…
Но вот однажды, когда Иветта на автомате брела по лесу, ни о чём не думая, ничего не желая, она вдруг увидела, что сквозь привычный плотный полог небесных облаков пробивается маленький лучик света. Он казался таким живым и ярким на фоне всего остального выцветшего и застывшего мира, что она остановилась и невольно стала следить за ним. А лучик вёл себя действительно необычно — он словно бы раскрашивал и оживлял всё, к чему прикасался. Вот он пробежал по кроне дерева, и пыльно-серые иголки вдруг стали ярко-изумрудными и на них засверкали крошечными брильянтиками капельки росы; вот упал на какой-то невзрачный цветочек, и тот превратился в роскошную бардовую красавицу — ослепительно-прекрасную на фоне других блеклых цветов и трав; вот высветил торчащий из земли уродливый бурый корень, и он окрасился в сочный янтарный цвет и стал похож на застывшего перед прыжком невиданного зверя.
Всё это было таким нереальным и удивительным, что Иветте казалось, будто она попала в чью-то чужую мечту. Но вот лучик коснулся самой Иветты, и по её онемевшей душе пробежала лёгкая дрожь. Сердце сначала словно бы кольнула маленькая иголочка, а потом вдруг пронзила нестерпимо-острая боль. Иветта заплакала и тут же поняла, что она наконец пробудилась от долгого тяжёлого сна и к ней снова вернулась способность чувствовать. А лучик, лучик почему-то напомнил ей улыбку Агапэ, с которой он обычно встречал её поутру.
Любовь снова начала расцветать в её воскресающем сердце. Она почувствовала, что ужасно соскучилась по Адамису, и ей до боли захотелось его увидеть. Не теряя времени, она стремглав помчалась домой, надеясь, что застанет любимого там. Адамис, действительно, был дома. Он сидел, сгорбившись, на табурете, и его потухший взгляд ничего не выражал и был устремлён куда-то в пустоту. Иветта бросилась перед ним на колени, стала целовать его безвольно висящие вдоль тела руки, омывать своими слезами босые ноги. Он никак не реагировал на её ласки и рыдания, и Иветта совсем уже отчаялась, что ей удастся вывести любимого из оцепенения. Но тут спасительная мысль пришла ей в голову. Она схватила Адамиса за руку и потащила на улицу. Он не сопротивлялся и послушно шёл за ней туда, куда она его вела. А она вела его к тому самому месту, где встретила волшебный лучик. И, о чудо, тот до сих пор ещё был там! Мало того, лучей стало два, и они уже вместе раскрашивали мир в разные цвета.
Лучики как будто обрадовались их появлению, они весело заплясали, словно приглашая людей поучаствовать в какой-то своей увлекательной игре. Иветта принялась гоняться за ними, а лучи ускользали от неё, никак не давая себя поймать. Адамис стоял подобно безжизненной статуе, не принимая участия в забаве и не замечая происходящих вокруг него чудесных изменений. Наконец один из лучиков осторожно коснулся его головы и замер, изливая на человека свет и согревая его своим теплом.
