Сознание вернулось рывком, который сопровождался резкой, разрывающей тело болью. Левая часть туловища не чувствовалась, но боль сидела именно там. Петр застонал и открыл глаза. Он лежал на спине, и голова его покоилась на туше мертвого барана, подложенной чьей-то заботливой рукой. Этот, заботливый, сидел напротив Петра на камне, страдальчески скривив рот в некоем подобии улыбки. Седые патлы Агасфера были покрыты сгустками запекшейся крови. Впрочем, одежда выглядела не лучше. Петр вспомнил, как безголовое тело Агасфера парило в воздухе, и подумал, что это ему привиделось. Он скосил глаза и разглядел, что левая рука находится на месте. Только плечо и грудь были густо заляпаны красным, и под мышкой был порван рукав. Помятая кружка стояла на камне и рядом с ней лежала избитая агасферова фляга.
Агасфер медленно взял ее в руки, осторожно отвинтил колпачок, и от души ливанул в кружку. Он встал на ноги, подошел к Петру, приподнял его голову и поднес кружку к губам. Тот разжал зубы, и живительное пойло потекло в глотку. Боль начала уходить, и через три больших глотка стала относительно терпимой. Увидев, что Петру становится лучше, Агасфер сам присосался к горлышку. Отдышавшись, он, кряхтя, уселся на камень, и с усмешкой задал вопрос:
– Ну, а ты какого бога ударил?
Петр, превозмогая боль, ответил:
– Не понимаю.
– Как же, − Агасфер еще хлебнул чачи, закрутил крышку, и засунул фляжку за пазуху. – Не понимает он… С оторванной рукой и развороченной в области сердца грудью человек жить не может. А вот тот, кого наказали бессмертием, – запросто.
– Почему наказали? Может, наградили.
– Такой гадостью не награждают. Вот я, например, отказал Кое-Кому в отдыхе во время его последнего пути. Да еще и оттолкнул…
Петр понял, что безголовое тело Агасфера ему совсем не привиделось. Он удивленно спросил:
– Вечный Жид? Так это правда? Неужели священники не врут?
– Попы врут всегда, − ответил Агасфер. – На то они и попы. Но, что касается меня, то я действительно скитаюсь по этой чертовой земле две тысячи лет, и даже мое настоящее имя давно забылось… А сколько живешь ты? И вообще, кто ты такой?
Петр подтянул к животу левую ногу и ощутил, что тело начало его слушаться. Он сказал:
– Мне очень трудно говорить, потому что больно. Давай об этом потом.
Агасфер кивнул головой:
– Хорошо. Мы валялись в отключке несколько часов. Уже вечереет. Скоро сюда придут чеченцы. И с моей стороны, и с твоей. Баранов много побито. Мяса нам оставят. Приходи вечером. У меня условия для ужина лучше, чем у тебя.
Агасфер встал, перешел ручей, и обнаружил свои сапоги целыми и невредимыми. Они так и стояли на камне в месте, где он разувался. Он обулся, и пошел собирать уцелевших овец. Петр занялся тем же. Несколько сотен квадратных метров были изрыты воронками. Петр насчитал девятнадцать убитых животных и шесть человеческих трупов разной степени целостности. Подобрав с земли тяжелый пистолет, находившийся в кобуре, он засунул его под один из больших камней. Из специального кармашка выглядывала запасная обойма, и это обстоятельство еще более обрадовало Петра. Попавшуюся на глаза помятую, но не пробитую банку тушеной говядины он припрятал под соседним камнем, а длинный нож в чехле засунул в голенище сапога. Уцелевших овец он привел в загон.
Когда появился Умар, Петр рассказал о вертолетах. Себя он выставил контуженным, а кровь на одежде выдал за овечью. Умар убежал. Через некоторое время долина наполнилась взрослыми, приехавшими на нескольких телегах. С другой стороны ручья уже копошились представители соседнего тейпа. Иса поговорил о чем-то с представительным толстым чеченцем с того берега, гортанно раздал указания и ушел вниз. Горцы собрали все ваххабитские вещи и оружие, погрузили на телеги трупы людей и животных, после чего уехали в свое село. Петр остался один. Мяса ему не перепало, чему он нисколько не удивился. Зато на топчане стояла глиняная миска с кашей и лежала большая лепешка…
По пути он достал из-под камня спрятанную банку консервов, и положил ее в матерчатую сумку, где уже находились миска с кашей и лепешка. Пистолет также оказался на месте, что обрадовало Петра и, почему-то, добавило уверенности. Но оружие он решил с собой не брать и потому оставил его лежать в тайнике.
Петр снял сапоги, перебрался через ручей, обулся, не забыв засунуть за голенище нож, и спустя несколько минут уже был у домика Агасфера. Тот жил в довольно приличных условиях. Домик был небольшим, но достаточно просторным. Он состоял из сколоченных фанерных листов, покрытых рубероидом. Внутри было уютно. У дальней стенки стояла сборная солдатская кровать и в оббитом железом углу находилась печка-буржуйка. В противоположном от нее углу у стены стояли: топор, лопата и ящик с гвоздями. На полке под деревянным столом располагались сковородки и котелки. На столе стояли три стакана, в одном из которых торчали несколько ложек и вилок, и керосиновая лампа с относительно чистым стеклом. Под кроватью был целый склад, состоящий из пластиковых бутылок, банок и каких-то подозрительных канистр. Имелись также два грубых самодельных табурета. Но самая большая странность заключалась в том, что над кроватью, на вбитом в стену гвозде нагло висело одноствольное охотничье ружье тридцать второго калибра.
Сам Агасфер сидел за домиком у горящего костра. Над огнем висел небольшой железный котелок, в котором многообещающе что-то булькало. Рядом с Агасфером, на камне, лежала оструганная ножом баранья нога.
Петр поставил рядом с мослом глиняную миску и, выложив банку консервов с лепешкой, произнес:
– Вот все, что у меня есть.
Агасфер взял бараний мосол и зашвырнул его в ночь, после чего сказал:
– Другого я и не ожидал. Сходи в домик, возьми стаканы, ложки и синюю пятилитровую канистру под кроватью. Неси сюда.
Петр принес сказанное. Канистра оказалась почти полностью наполненной чачей. Агасфер помешал варево, открыл канистру и плеснул в стаканы. Он жестом пригласил Петра и, не чокаясь, выпил. Закусив лепешкой, принялся рассказывать:
– Люди разные. По одному человеку или небольшой группе нельзя судить о народе в целом. Мансуровы – алчные и жестокие. Что Иса с Селимом, что их отец, который в девяносто пятом году подорвался на противопехотной мине и, естественно, умер от такого факта. Хозяин этой половины долины – Шамиль Качукаев. Отец его после возвращения из Казахстана, где все они смирно сидели благодаря мудрому товарищу Сталину, был довольно предприимчивым человеком, хотя и малообразованным. Его даже назначили председателем колхоза. В восьмидесятом году я нанялся к нему чабаном. Уже тогда его личная отара была самой большой в селе. Звали его Асланом, и у него хватило ума выучить младшего сына. Шамиль даже окончил политехнический институт в одном из российских городов. А специальность у него связана с нефтью. Какой-то он там инженер по переработке. Чем сейчас и занимается, имея в собственности нефтезаводик. Мусульманской ортодоксальностью не заражен. Любитель Хайяма в русском, почему-то, переводе, и – как следствие – тот еще трезвенник. По договору с Асланом, мне положена одежда и кормежка. От денег я отказался. Это – взаимовыгодное соглашение. Он получил практически бесплатного работника, а я – убежище, потому что появился здесь не просто так. Занимаясь запрещенной в то время предпринимательской деятельностью, я – как оказалось – жестоко подрывал устои советской плановой экономики, и меня захотели ущучить, чего не захотел я. А в горах тихо и спокойно…
