Богоподобные с давно отработанной ими вежливостью ответили отказом…
Прислонившись лбом к стеклу, профессор мрачно смотрел на нервно подрагивающую рябь чужого озера. Он молчал до самого конца. Да и водитель больше не донимал его расспросами. Этот коммуникабельный американец даже не подозревал, какую едкую жменю соли он сыпанул своему пассажиру на утихшую было рану.
…Караев в сердцах выругался и, подхватив свой баул, пошёл дальше. Уже не торопясь. Далеко, однако, ему уйти не удалось. Когда он поравнялся с тем сверкающим, шикарным лимузином, задняя дверца его распахнулась, и ему навстречу шагнул тот самый шкафообразный дромадер, которого он видел в мотеле. Крепко взяв Караева повыше локтя, он на чистом русском спросил:
— Вы профессор Караев?
— Да. То есть…
— Пожалуйста, в машину, — угрюмо улыбаясь, пригласил здоровяк.
— Нет, — через силу выдавил из себя Мика. — Я пешком.
И, развернувшись, хотел бежать. Но слишком уж железной была хватка этого сибиряка. Да ещё к ним с шоферского места подскочил Шкаф поменьше и с неуместно любезной улыбкой сомкнул свои пальцы на другой руке Караева.
— Пойдёмте, товарищ Караев, вас с нетерпением ждут.
И они вдвоём прямо-таки занесли его в лимузин. Произошло это так быстро, что Мика забыл о спасительном тумблере.
— Ребята, за что? Я ничего такого не сделал. Ничего не нарушил. Я приехал на съезд врачей…, - уже сидя в салоне, сбивчиво объяснял он.
— Знаем, товарищ Караев, — трогаясь с места, отозвался сидевший за шофёра Шкаф поменьше.
Он улыбался, стараясь изо всех сил придать своей улыбке радушие.
«Старается, гад… Хочет успокоить…» — подумал Караев.
— Отпустите, ребята, — ещё раз просительно проканючил Мика и, наконец, вспомнил о своём саквояже, на который никто из них не покушался и который лежал между ним и тем бугаём из мотеля. Караев потянулся к его рукоятке.
— Слушай, стоп!.. Где он?! — рявкнул вдруг бугай водителю. — Что за бесовщина?!
— Где он? — повторил водитель, опешенно глядя на пустое место, где только что сидел и канючил профессор.
И он ударил по тормозам.
— Подавай назад! — рычал с заднего сидения Шкаф большой.
— Заткнись! Посмотри как следует рядом, — невпопад огрызнулся Шкаф поменьше.
— Козёл! — не унимался донельзя обалделый Шкаф большой. — Что он, букашка тебе? — и, выскочив из машины, бросил:
— Не спускай глаз с его сумки. А я пока в окрест пошукаю.
Оставшись один, водитель, явно дрейфя, оглядывал просторный салон.
— Во, бля, бывает же такое? — сказал он себе, а потом, взяв Караевский саквояж, положил его рядом с собой. — От греха подальше. Коль лешак зашутил, жди недоброго.
С полчаса лимузин колесил по кругу. Заезжал в мотель, вынюхал все проулочки, дважды пробежал по озёрной набережной…
— Ё моё! — плюхнувшись на своё прежнее место, выдохнул Шкаф большой. — Что это было? Как он мог мотнуть отсюда?
— Ты с утра не того? Не ширялся? — поинтересовался Шкаф-водитель.
— А ты?! — зло переспросил его товарищ.
— Значит, он гипнотизёр, — с уверенностью сказал водитель.
— Что делать будем? — после недолгого молчания наконец донёсся с заднего сидения басовитый рокоток большого Шкафа.
— Ты старшой, тебе и решать, — отстраняясь от ответственности, пожал плечами Шкаф поменьше.
— Рули к шефу, козёл! — зло приказал бугай.
— Сам козёл. Причём душной, — не остался в долгу шофёр.
— Ты полегче мне…
И началась перебранка.
Сидевший с Микой рядом несколько раз протягивал руку, шаря по тому месту, где сидел исчезнувший Караев. И Мика в этот момент видел то, что не видел тот. Да он и не мог видеть. Хотя и было светло. Рука его, пронизывая Мику, как бы искривлялась. Словно он засовывал её в воду.
— Что ты там елозишь, как вшивая кикимора? Дырку протрёшь, — прикрикнул на него водитель.
— Не воняй хлебалом, паскуда, — раздражённо парировал Шкаф большой.
Они вели себя, как два индюка, у которых из-под носа исчез аппетитный червяк. Поначалу встопорщились, с изумлённой важностью глядя друг на друга и вокруг, а потом, всё больше и больше распаляясь и раздуваясь, кидали один в другого раскалённые докрасна хоботки. Хоботков у них не было. Но мат стоял что надо. Отборный. Смачный. Русский.
Мика с опаской смотрел на саквояж. Лишь бы они ненароком своими ручищами и ножищами не опрокинули бы его. Или, что хуже всего, вдруг захотели бы порыться в нём.
Они готовы были уже сцепиться друг с другом, но не получилось. Они приехали. Караев выглянул в окно. И обмер. Ему сюда и нужно было. Отель «Риц-Карлтон»…
Шкаф большой, прихватив саквояж, распахнул дверь. Караев поспешил за ним. Ему ни в коем случае нельзя было отрываться от своей сумки больше чем на девять метров. Шкаф поменьше нагнал их у самых дверей. И когда они вошли в холл, Караев вздрогнул. Ведь здесь он уже бывал. Точно, бывал. И когда они подошли к лифту, похожему на аквариум, он вспомнил… Он видел всё это в самом первом своём перемещении во времени…
Тогда Караев никак не мог понять, почему он увязался за этими шкафообразными субчиками. И не знал, где находится. Да и знать не мог. Потому что аппарат выкинул его в один из фрагментов будущего.
Два года назад он увидел себя на два года вперёд. И в то время он не мог знать о новых, придуманных им особенностях своего устройства.
Вот почему лица сопровождавших его громил казались ему знакомыми. Он знал теперь всё, что произойдёт с ним, вплоть до того, как доктор Маккормак, оставшись в своём кабинете один, с любопытством оглядится и широко улыбнувшись произнесёт:
— Вы здесь, профессор?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Смерть принцессы Дианы
— Эм, вернись! — обрушив на стол кулак, крикнул Кесслер.
Эмори, махнув рукой, с твёрдой решимостью не отвечать и не заговаривать, продолжал идти к двери.
Поняв, что вырвавшийся из него гневной вспышкой окрик не остановит друга, Кесслер усилием воли заставил себя успокоиться. Он это мог. Работа приучила.
— Пожалуйста, Эм, — потребовал он. — Ты не представляешь, чем рискуешь…
Маккормак остановился.
— Чем рискую? — раздумчиво произнёс он. — Чем рискую, я знаю. Я рискую тем, что для тебя, впрочем, как и для всех сотрудников ЦРУ, не представляет никакой ценности.
— Почему же? Мы любим жизнь. Очень любим. Как, впрочем, — Кесслер криво усмехнулся, — все люди…
— Мне грустно, Дэнис. Ты стал непонятливым. Это синдром высокого кресла, — мрачно заметил Маккормак.
— Разве речь идёт не о жизни, Эм?
