— Ну, был какое-то время. Не очень долго.
Мне показалось, что разговор на эту тема ему неприятен.
— Ладно, — я допил пиво и швырнул бутылку в мусорную корзину, — потом расскажешь. Я в душ.
— Даю тебе полчаса, — крикнул он мне вслед. — А я тут пока покемарю…
Позже я узнал, что Петя Трофимов совершил своего рода подвиг. Накануне весь экипаж «Кита» отмечал Новый год — самозабвенно и от души, как и положено русским людям, заброшенным жестокой судьбой тридцать первого декабря в тропики. Сами венесуэльцы относятся к этой дате спокойно — они широко празднуют католическое Рождество, а в новогоднюю ночь просто выпивают бокал вина и съедают двенадцать виноградин — по одной на каждый удар часов. Но нашим соотечественникам глотать виноградины под бой курантов кажется издевательством над самой идеей Нового года, поэтому немногочисленная русская община Венесуэлы сняла вскладчину ресторан на побережье и до рассвета гуляла там с песнями, плясками, фейерверками и купанием в теплых водах Карибского моря. Утром, когда все участники праздника расползались по своим отелям и пансионам, самый молодой член экипажа «Ил-76» бортинженер Петя Трофимов вместо того, чтобы идти спать, поехал в аэропорт встречать нового переводчика. К счастью, он приехал заранее и успел привести себя в порядок, умывшись холодной водой и выпив в баре две огромные чашки крепкого кофе. Привел он себя в порядок столь искусно, что новый переводчик, то есть я, так ничего и не заподозрил.
Но обо всем этом Петя рассказал мне спустя несколько недель, уже в Санта-Фе-де-Богота. А в тот день в Маракайбо я очень удивился, выйдя из ванной (она, кстати, была роскошной — мраморная купальня, медные краны, высокое, до потолка, зеркало в золоченой раме) и обнаружив бортинженера, мирно посапывающего на мягком диванчике.
Будить Трофимова я не стал. Вместо этого я вернулся в ванную, набрал воду и простирнул свою футболку, успевшую во время поездки из аэропорта в отель промокнуть насквозь — в такси Виллануэвы не было предусмотрено такой роскоши, как кондиционер.
За бордовой портьерой обнаружилось не только окно, но и стеклянная дверь, ведущая на крохотный балкончик. Я вытащил на балкон плетеный стул и повесил на него выстиранную футболку. Солнце уже начинало спускаться за крыши многоэтажных домов, но при такой жаре все должно было высохнуть за полчаса.
Улочка, на которую выходил балкон, действительно оказалась живописной. Она была довольно узкой, с односторонним движением, но движение это было чрезвычайно оживленным. Внизу толкались, гудели, дымили и дребезжали разномастные автомобили, странные экипажи, напоминавшие гибрид мотоцикла с тележкой рикши, мотороллеры (позже я узнал, что здесь их называют «скутеры») и велосипеды. На нижних этажах дома напротив располагались магазинчики и открытые кафе, прямо на тротуарах стояли прилавки с разноцветными пирамидами фруктов, жаровни, на которых готовили еду, лотки торговцев специями и экзотическими цветами. Запахи пряностей, жареного мяса, морепродуктов, плодов и тропических растений, смешиваясь с бензиновой вонью улицы, превращались в удивительный коктейль, от которого сразу начинала кружиться голова.
Я захлопнул балконную дверь и задернул портьеры. После минутного пребывания на улице воздух в номере показался мне прохладным, хотя огромные лопасти под потолком по-прежнему оставались неподвижны.
— Ну что, освоился? — зевая, спросил Петя. Видимо, его разбудили звуки, доносившиеся с улицы. — Тут вообще-то неплохо. Вечером покажу тебе пару злачных мест, будет весело.
Он протер глаза, помассировал пальцами виски.
— Днем здесь обычно сиеста, народ отдыхает. А вечером, когда солнце садится, начинается самая движуха. Но у нас сегодня день особый, отдыхать некогда. Поэтому начнем, помолясь.
Молиться он, однако, не стал, а извлек из кармана небольшую записную книжку, открыл ее и некоторое время водил взглядом по развороту. Потом с досадой захлопнул блокнот и спрятал его обратно.
— В общем, так. Работать ты, дорогой товарищ, будешь у нас переводчиком. Мы — это команда самолета «Ил-76». Представляешь себе примерно, что это за зверь?
— Грузовой самолет, — сказал я, пожав плечами. — Большой.
— Не просто большой, а очень большой! — Петя наставительно поднял палец. — Один из самых больших грузовых самолетов в мире. Работает на нем экипаж из пяти человек. Одного ты уже знаешь — это бортинженер экстра-класса Трофимов Петр Игоревич, эсквайр. Но есть и другие. Во — первых, Дементьев Леонид Иванович, командир экипажа. Он у нас царь и бог в одном флаконе. Характер крутой. Под горячую руку ему попадаться не советую. Он еще в Афгане на военных транспортниках летал. С ним так: что скажет, тут же выполняешь. То есть буквально. Скажет лезть на пальму — лезь. И не спрашивай, зачем. Понял?
— У нас начальник заставы такой был, — сказал я. — Майор Бродов. Только вот пальм у нас там не было.
— Номер три, — продолжал Петя, загибая пальцы. — Второй пилот Пжзедомский Болеслав Казимирович. Как следует из его ФИО, поляк. А из этого факта, в свою очередь, следует, что характер у него тоже не марципановый. Гордый до идиотизма. Ненавидит, когда неправильно произносят его фамилию. Советую потренироваться.
— Пжездомский, — послушно повторил я. — Нет, Пжзездомский… тьфу, язык сломаешь!
— Да, и еще очень не любит, если кто-нибудь путает его имя и отчество. Я как-то его случайно Брониславом обозвал, так он потом со мной месяц не разговаривал.
— А потом? — с интересом спросил я.
— Потом еще не наступило, — ответил Трофимов. — Это было как раз месяц назад.
— Остальные двое тоже с прибабахом?
— В каком-то смысле. Штурман у нас параноик. Ему все время кажется, что за нами следят. Поэтому первое время он будет относиться к тебе с подозрением. Не обижайся, он поначалу со всеми так. Зовут его Лучников Олег Борисович, но мы зовем его просто Лоб. Тебе, конечно, лучше пока так его не звать — он может обидеться. Нет, он точно обидится. И возненавидит тебя на всю жизнь.
— Петя, — спросил я с надеждой, — ты же сейчас шутишь? Ну, что все они такие? Или, во всяком случае, утрируешь?
Трофимов мрачно посмотрел на меня.
— Если бы. Напротив, я честно стараюсь предупредить тебя обо всех подводных камнях. Мне вот в свое время никто ничего не объяснил — так знаешь, сколько я себе шишек набил?
Он поднялся с дивана, с хрустом потянулся и прошелся по номеру.
— Ты пойми, Динь. Здесь у нас работа довольно нервная. Это тебе в Москве могли на уши лапшу навешать — мол, ничего сложного, там потрындишь, здесь потрындишь, и спи-отдыхай. На самом деле все гораздо серьезнее.
