Я его нашёл. Сел на пол. Потом лёг. Времени больше не существовало…
СТРАЖИ ИРЕМА
Макама втораяСперва солнце падает за окоём.
Потом звёзды выбегают на свои места.
Наконец песок сахры перестаёт обжигать ноги, совсем остывает и становится чем-то вроде нетающего мелкого снега.
— Так холодно у нас бывает только на горных перевалах, — сказал брат Маркольфо и содрогнулся. — Вот если бы дневное тепло можно было запасать впрок! В мешках там или в бурдюках…
— Зато не изнываешь от зноя и пройдёшь больше втрое! — ответил Абу Талиб. — Аллах всё устроил мудро: шагай, пока не наступит утро. Тогда не сломит тебя жара. Но не хвали ночной переход до утра!
— Почтенный Сулейман, отчего ты то и дело вставляешь в речь свою созвучные слова?
— Для того, шакык, чтоб не засох язык. Три вида речи назначено нам, человече. Первая «наср», «рассыпанная», зовётся, она любому с детства даётся. Вторая будет потруднее, я сейчас пользуюсь именно ею. Это «садж» благородный, с воркованием голубиным сходный. «Назм» — «нанизанная» — именуется третья, но она-то главная и есть на свете. Кто преуспевает в искусстве этом, того и зовут поэтом…
— Разве ты поэт? — искренне удивился бенедиктинский монах, поскольку спутник его походил скорее на разбойника.
— Да ещё какой, мой садык дорогой! Слава Абу Талиба аль-Куртуби гремит на весь мир, ведь он великий шаир! Когда звучат мои бейты, стихают лютни и флейты, женщины рыдают, старцы молодость вспоминают, юноши саблями в воздухе потрясают, зрелые мужи винную лавку посещают. Одарён я без меры, ведомы мне все формы и размеры. Подвластны мне и тавиль, и басит, и мадид, никто меня в состязании не победит! Знают Магриб и Машрик, как сладкозвучны мои мутакариб и мутадарик! Красавицы слушают до зари, как льются сари и мудари! Даже с кладбища прогонят печаль мои хазадж, раджаз и рамаль! И в час, когда…
— Смилуйся, почтенный Сулейман! — возопил брат Маркольфо и остановился, обвиснув на своём посохе. — Разве мыслимое дело для бедного инока постичь зараз вашу науку стихосложения? Скажи лучше, куда мы идём? В твой Багдад или в мой Иерусалим?
— Не мы идём — Аллах ведёт, а он никогда не подведёт. Мы сами, увы, его подводим, когда ложными путями ходим…
Брат Маркольфо уселся на песок с самым решительным видом.
Абу Талиб попробовал его поднять, причём весьма грубо, но жидковат был Отец Учащегося для монаха из Абруццо. Бенедиктинец ухватил поэта за пояс и посадил рядом с собой.
— Друг мой, отдохни и водомёт своего красноречья заткни… Господи! Ты видишь — я уже и говорить начал, как этот басурманин-сулейманин! Ведь мы не переживём завтрашнего дня, коли не встретим жильё или караван!
— Не переживём! — бодро согласился Абу Талиб. — Но смерть не страшна поэту, он сто раз написал про это. Она давно знакома со мной, потому и обходит стороной. Аллах дал жажду — даст и колодец… — тут горло его окончательно осипло.
Они сидели и молчали, слушая сахру — ведь сама сахра никогда не молчит. Она состоит из такого множества песчинок, что они, соприкасаясь, способны соединяться самым причудливым образом и создавать в воздухе самые разнообразные звуки — и кашель шакалов, и бряцанье верблюжьих поводьев, и боевой клич воинов, устремившихся в тайный набег, и крики матросов, увидевших берег, и стрёкот цикад в садах Ишбилийи, и песню пастухов в Абруццо…
…И жуткий, запредельный, душу вынимающий вой!
Так мог бы завывать ветер, но ветра как раз и не было. Были тоска и ужас души, заблудившейся между пятью стихиями, между небом и землёй, между землёй и морем, между морем и пламенем, между пламенем и временем… Поделом тебе, душа: для чего не сидела на месте, для чего влекла тело в такую даль, торопила его, не давала покоя, теперь получай, облетай все семь земель Земли, в каждую загляни!
И первая из них — ар-Рамка, что висит над бесплотным прозрачным ветром на семидесяти тысячах верёвок, и каждую верёвку держат семьдесят тысяч ангелов. Именно там погибло племя ад, чей царь основал Ирем Многоколонный! Твари, населяющие эту землю, именуются бушам, и пожирает их коршун.
Вторая земля, Халда, есть обиталище ветра и место пыток для проклятых — аль-амис зовутся они, пожирают они собственную плоть, запивая собственной кровью.
Третью землю, Арка, населяют огромные скорпионы и звери аль-фис — у них человечьи лица и пасть собак, людские руки и бычьи ноги, козьи уши и баранья шерсть. Когда на нашей земле наступает день, у них ночь.
На четвёртой земле, аль-Харба, живут огромные, как горы, змеи, а клыки у них величиной с пальму, и стерегут они рудники серы, питающей огонь джаханнама. Тут же бегают зверьки аль-джилла — нет у них ни ног, ни рук, ни глаз, только крылья вроде как у куропатки.
Пятая земля зовется Малса, её змеи и скорпионы пожирают обречённых Аллахом. Здесь неверные носят на шеях тяжёлые глыбы серы, а бесчисленные твари аль-хаджда едят друг друга поедом.
Сиджжилн имя шестой земли, она хранит записи и акты на все дела и поступки людей и злых духов. Здесь летают без крыльев голые птицы аль-кутаит.
Седьмая земля, Аджиба — вотчина самого Иблиса, чьё логово окружено рвом, полным яда и ещё рвом, полным льда. Чёрные карлики аль-хутули защищают его от восставших джиннов и спятивших ифритов…
Всякий бледен при луне, но не до такой же степени!
Нечаянные спутники сперва в страхе прижались друг к другу, потом отпрянули — мертвец смотрел чёрными провалами глаз на Абу Талиба, мертвец отвечал таким же чёрным взглядом брату Маркольфо.
Брат Маркольфо выхватил из своего посоха клинок; в руке Абу Талиба оказалась кривая джамбия.
Левой рукой брат Маркольфо ухватился за наперсный крест; Абу Талиб тоже зажал в левом кулаке некий нагрудный талисман.
— Наваждение диавольское, — выдохнул брат Маркольфо.
— Морок Иблиса, — прохрипел Абу Талиб. — Мы близки к цели. Это аль-азиф, вой полуночных джиннов…
— Я знаю… Я читал… Наставник рассказывал… — тут монах опомнился, вернул своему лицу краснорожесть и спросил самым сладким голосом:
— О какой цели говорит уважаемый Сулейман из Кордовы?
Вернулся в себя и Отец Учащегося. Привычная улыбка обозначилась меж бородой и усами:
— Цель всякого правоверного — достойная, праведная жизнь… Разве Иса учил вас не тому же?
— Воистину так! Помрачение охватило нас обоих, и я, да простит меня Господь, едва не осиротил учащегося… Кстати, друг, а где проводит штудии ваш отпрыск?
