— У нас в коммуне, — сказал, возвращаясь, наконец, к начатому, — осуществляется принцип невмешательства. Это один из наших основных, я бы сказал, фундаментальных законов. До тех пор, пока это не вступает в противоречие со свободой жить, как вздумается всех остальных, каждый волен быть тем, чем желает, и так, как ему или ей этого хочется. Кто-то из наших дам… — он словно бы запнулся, но сразу же продолжил, переведя взгляд на Дарью, — время от времени принимает образ Незнакомки. Появляется инкогнито, не вступая ни с кем в контакт, и не показывая лица. Она создала однажды эти чудесные сады, затмевающие, как мне кажется, своей роскошью даже сады Семирамиды…
— Бывали в Ниневии? — удивилась Дарья.
— Три тысячи лет назад? — пыхнул дымом Сам. — Вряд ли! Я бы запомнил. Но сады, построенные Незнакомкой…
— Ты назвал их садами Сибиллы, — закончила за него Грета. — Почему, кстати?
— Кажется был повод, — снова вздохнул Сам, — но, увы, я уже не помню, какой.
— А кто такой Ватель? — Спросила тогда Дарья.
— О! — рассмеялась Грета. — Его мы оставим на закуску. Он угостит нас пирожными! Ты любишь пирожные, Дарья?
— Пирожные? — То, как Грета ломала разговор, могло обескуражить любого. — Да, наверное…
— Вот и чудно! Ватель — третий!
Корабль — а это все-таки был эфирный корабль, а не что-нибудь другое, — оказался поистине огромным.
«Левиафан!» — у Дарьи просто другого слова не нашлось, и напрасно. Левиафаном звался алеманский линейный крейсер, имевший всего каких-то двести пятьдесят саженей от «форштевня до ахтерштевня», вернее, от оконечности тарана до края заднего плавника, да и «от клотика до киля» — от края вертикального плавника до килевой батареи — всего ничего — восемьдесят саженей по прямой. А «Лорелей»… Ну, что сказать! Господин Главный Кормчий отчего-то затруднялся назвать точные размеры судна. Возможно, просто не хотел, хотя и пытался объяснить «необъяснимое», ссылаясь на переменность параметров. Тем не менее, кое-какие цифры все-таки озвучил. Сказал, что «Левиафан» — Дарья привела параметры крейсера по памяти — легко поместится во Втором доке, и тут же показал Дарье этот самый «второй Грузовой». Тот док, в котором несколько дней назад «приземлили» Дарьину виверну оказался Первым Пассажирским и был, как минимум, в два раза меньше.
«Циклопическое сооружение!»
Второй док, и в самом деле, производил сильное впечатление, но Сады Сибиллы оказались еще более впечатляющими. Семь квадратных верст феерических — буквально райских, словно попала по случаю в какую-нибудь Ирию, — садов, раскинувшихся в три яруса на террасах, вырубленных в горных склонах, с прудами и ручьями, озерами и водопадами, мраморными постройками, — беседками и башнями — лестницами и обзорными площадками, с которых открывались чарующие виды на невероятные пейзажи, взятые, как тут же выяснилось, с доброго десятка планет. У Дарьи голова кружилась от всего этого великолепия и богатства, но еще больше от понимания того, какая невероятная и уж точно нечеловеческая мощь скрывается за всеми этими чудесами.
Размеры корабля, его техническое могущество, неотличимое от магии и колдовства, и, разумеется, невероятная, неслыханная роскошь, совершенно неуместная на «обычном вольном торговце», каким, по словам господина Главного Кормчего, являлся «Лорелей»; все это едва не раздавило Дарью, пытавшуюся объять своим пусть и сильным, но, как выяснилось, неискушенным разумом необъятное. Хорошо еще, что Грета, как и обещала, завела ее на кухню к Вателю. Там все оказалось куда более человечным: и размеры, и обстановка, и запахи, и сам господин Ватель — полноватый гигант с приятным лицом довольного жизнью сильного, но добродушного человека. Он угостил их блюдом из жареных дроздов и фруктовыми пирожными, напоил жасминовым чаем, развлек легкой ни к чему не обязывающей беседой, и совсем было уговорил Дарью на кусок «настоящего венского Захера», но события неожиданно приняли такой оборот, что всем, включая самого Вателя, стало не до тортов и пирожных.
— Твою мать! — сказала вдруг по-русски стройная рыжеволосая женщина, лакомившаяся каким-то весьма затейливым вариантом гоголь-моголя. Сабина Боскан, так ее звали, присоединилась к компании всего несколько минут назад.
— Что? — подался вперед Главный Кормчий.
— Ох! — вырвалось у господина Вателя похожее на звериный рык восклицание.
— Что случилось? — Дарья определенно почувствовала идущую откуда-то извне волну тревоги, возникшую неожиданно, но стремительно набиравшую силу «штормового предупреждения». Она только не умела определить характер этой тревоги, переходящей уже в форменный «набат», и, самое главное, не знала ее причины.
— Это вторжение! Грета уводи девочку! — Сам преобразился: сейчас Дарья безошибочно определила в нем боевого генерала и поняла, что у любого маскарада есть смысл и второе значение.
«Крут!» — отметила она, погружаясь в водоворот «военной истерии».
— Поздно! — остановила Кормчего Грета. — Вали в рубку, Егор! Ватель! — Обернулась она к гастроному. — У тебя найдутся запасные штаны?
«Штаны? — опешила Дарья, наблюдая в совершенном изумлении за Гретой, которая начала вдруг лихорадочно срывать с себя одежду. — Что, ради всех святых, тут?..»
— Посмотрите в шкафу, фройляйн! — Ватель говорил, не оборачиваясь, он распахнул, словно дверцы шкафа, стенные панели своей гостевой кухни, выхватил с выехавшей ему навстречу стойки ужасающего вида «винторез» и швырнул его, не глядя, Кормчему. — Беги, Егор! Без тебя не управимся! Сабина!
— Я здесь! — женщина приняла брошенное ей оружие прямо из воздуха, как если бы оно ничего не весило, хотя на взгляд Дарьи, этот кусок стали и керамики тянул на батман с гаком, никак не меньше.
— А мне? — спросила она, и сама толком не понимая, о чем спрашивает.
— А вы, мадемуазель, разве умеете? — удивленно глянул на нее Ватель.
— Я…
— Возьми сама! — голая Грета копалась в шкафу, выбрасывая из него какие-то тряпки: белые поварские колпаки, платки-банданы разных цветов, матерчатые и кожаные фартуки и белые куртки.
— Я… — но к собственному удивлению, Дарья вдруг обнаружила, что знает, что к чему, и даже больше. Она прыгнула к стойке и с замиранием сердца сняла с нее настоящий клевский «дырокол» Корпора с виртуальным прицелом и самонаводящимся боеприпасом.
«Обалдеть! — восхитилась она, переводя „убойную машинерию“ в режим „экстремум-максима“. — Я…»
